Я не верю

– Только ты ничего не говори мне, – пусть кто угодно мне говорит эти дежурные фразы, но только не она. Не моя женщина. – Давай просто помолчим.

– Давай.

И мы молчим. На разных концах провода. И мне становится легче дышать, я ощущаю её поддержку. Знаю, как ей хотелось бы меня сейчас обнять, но я пока не готов. Боюсь расплакаться, как мальчишка. Перед ней нельзя, для неё я должен быть сильным мужчиной. На экране светятся цифры – пятнадцать минут и сорок две секунды. Ровно столько мы молча разговариваем.

– Я люблю тебя, Олечка, – говорю я и, не дожидаясь ответа, отключаю телефон. Уезжаю.

Дома, открыв мне дверь, мама сразу всё понимает, стоит ей только посмотреть на меня. Обнимает меня, прижимает к своей груди, как в детстве, когда я падал с велосипеда или роликов.

– Мам, не надо, – произношу я из последних сил. Мне не нужна её жалость.

– Мой руки, – отпускает меня и делает несколько шагов назад, – кормить буду.

– Я не хочу.

– Я сказала, мой руки и на кухню.

Ослушаться не могу, плетусь в ванную комнату. Там умываюсь ледяной водой, долго смотрю в зеркало.

– Крымов Глеб Юрьевич – хирург, – говорю своему отражению. – Хирург, – медленно по слогам произношу несколько раз это слово. – Хирург.

Закрываю кран, вытираю лицо полотенцем. На кухне по телевизору показывают очередной медицинский сериал. Увидев меня, мама переключает его на музыкальный канал. Она уже накрыла для меня стол. Ароматный борщ, любимое пюре с котлетами сегодня не вызывают во мне аппетита. Присаживаюсь на привычное место.

– Мам, я правда не голоден, – повторяю я, смотря на наполненные тарелки.

– Поесть надо, хоть немного, – она смотрит на меня обычным взглядом, в нём больше нет ко мне жалости и сострадания, и мне от этого

легче. Понимаю, что ей трудно держать лицо передо мной, и я ей за это безумно благодарен. Мама присаживается рядом, невозмутимо смотрит, как я пытаюсь есть, но при этом выдаёт свою нервозность руками, теребит кухонное полотенце. Заметив, что я смотрю на это, резко отбрасывает его в сторону. Встаёт и уходит к шкафчикам. Открывает один из них, достаёт что-то. Погрузившись в свои мысли, не замечаю, как передо мной оказывается стопка, в которую мама наливает водку. Возмущённо смотрю на неё, ведь знает, что я не пью.

– Так надо, – твёрдым голосом произносит она. И наливает и себе. – Как его звали?

– Егоров Роман.

– Упаси Господь его душу, – шёпотом произносит мама и, морщась, несколькими глотками выпивает водку. Я опрокидываю стопку следом за ней. После этого мама быстро убирает рюмки со стола.

– Если после каждого пить, спиться можно, – комментирую я практически шепотом, но мама услышала. Разворачивается ко мне, смотрит прямо в глаза.

– Не смей такое говорить. Ты знал, в какую профессию шёл, я тебя предупреждала. Был бы юристом, сидел бы в кабинете…

– С бумажками копался. Ты же знаешь, это не моё.

– Не моё, не моё. А что твоё?

– Не знаю.

– Знаешь. Всё ты знаешь, просто этот момент пережить надо и идти дальше. Вспомни, сколько людей ты уже спас, и подумай, скольких ещё спасешь. Помнишь, жениха к вам прямо со свадьбы с ножевым привозили?

– Ты про Фёдорова Кирюху говоришь? – учились с ним мы в параллельных классах, мама общается с его родителями.

– Про него. Ты парня оперировал впервые один, и ты его спас. У него недавно сын родился, он его Глебом назвал. А девчонку, которую одноклассницы в туалете школы избили, ты с того света вытащил. Вспомни её благодарные глаза при выписке. Лучше об этом думай. Ешь.

– Спасибо, мам, – и это «спасибо» вовсе не за еду или спиртное. За моральную поддержку и понимание.

Доев обед, я ухожу в свою комнату, мама меня больше не беспокоит. Несколько часов я лежу на кровати и смотрю в потолок. Слышу, как хлопает входная дверь, папа пришёл с работы, значит уже восемь вечера. Мама встречает его, они разговаривают сначала в коридоре, потом на кухне. Мама гремит посудой, папа включает телевизор на любимый спортивный канал. Надо бы выйти, пообщаться, но я не хочу. Никого не хочу видеть. Через час голоса стихают, они уходят в спальню. И снова спасибо им за то, что не стали беспокоить. Звук телевизора через стенку прекращается, в коридоре гаснет свет, в окне темнота. Пытаюсь уснуть, но не могу. Долго ворочаюсь, даже как в детстве пытаюсь посчитать до ста. Раньше срабатывало, засыпал на сорока трех примерно, а тут досчитал до пятисот – и без толку. Не могу больше. Сажусь посреди кровати, включаю прикроватную тумбочку, смотрю на часы. Два часа пятнадцать минут. Оля уже спит. Выключаю свет и снова