Я не вижу твоего лица

Соседки, как я поняла по тембрам их голосов, были пожилыми матронами. Говорили о внуках, садово-огородных делах, обсуждали сериалы. Мне же, они казались счастливыми людьми. Разве не счастье пить горячий чай, свободно передвигаться по палате и видеть её убожество, смотреть фильмы и обсуждать их, считать дни до выписки, зная, что тебя ждут дома?

- Ватку возьми, - пахнуло запахом спирта и духов. Голос молодой медсестры  усталый и раздражённый. – Разорви на две части и засунь в уши, не дай бог таракан в ухо залезет.

В ладонь мне лёг кусок ваты. А соседки тут же подхватили тараканью тему, принялись рассказывать, где и когда видели рыжее усатое насекомое, сравнивать эту больницу с другой, и хвалить эту за то, что здесь хотя бы не надо приходить со своим постельным бельём.

Утро следующего дня разбудило меня вознёй, шуршанием пакетов, запахом хлорки. Обычное такое больничное утро. Мои соседки шлёпали своими тапками по линолеуму,  радостно болтали. Из крана щедрым потоком лилась вода. Я  вяло подумала о том, что хорошо бы встать, пойти на звук бьющей по железу струи и почистить зубы. Да, мой мир чёрен, почернело и всё внутри меня, но правила гигиены никто не отменял. Поднимай, Алёнка, свой тощий зад с панцирной сетки, нашарь ногами резиновые шлёпки и вперёд, начинать новый день.

Прохладная вода освежила, притушила чёрное пламя моей злобы на весь этот поганый мир с больными и здоровыми, трусливыми и смелыми, умными и дураками. Мысль о самоубийстве, пришедшая мне ночью в сумбурном тяжёлом обрывчатом  сне, отступила.  В конце концов, умереть я всегда успею. Может, операция пройдёт успешно, и всё встанет на свои места?

Одна из старушек помогла мне добраться до своей койки, я поблагодарила её и легла. Голова по-прежнему была тяжёлой и гудела.

Пшенная каша, которую медсестра принесла мне в палату, противный какао, кусок хлеба – всё безвкусное, словно бумага, душно-пахнущее. Но я поела,  убеждая себя в том, что мне понадобятся силы. Потом был укол в верхний квадрант ягодицы, какие-то таблетки, путешествие по длинному больничному коридору до уборной, где воняло мочой и всё той же хлоркой. И опять – скрипучая койка, болтовня соседок и мысли, вялые, ленивые, ни о чём.

- Вахрушкина, к тебе пришли! – крикнул кто-то со стороны входной двери.

Послышались шаги, уверенные, твёрдые, потянуло горьковато-цветочным запахом духов. Сердце упало куда-то в живот, разбилось на множество маленьких сердечек, которые разлетелись по всему организму и запульсировали. Зачем она явилась? Проведать?  Едва ли! Скорее всего, будет уговаривать, угрожать, потом, опять уговаривать, пока не сдамся, пока не подпишу их чёртовы бумажки. Показалось, что я вот прямо сейчас проглотила дохлую, почти разложившуюся мышь. Пришлось сжать зубы, чтобы не извергнуть эту самую мышь себе на грудь.

Шаги затихли возле моей кровати.  Обладательница горьких духов пододвинула стул, села шурша бахилами и юбкой.

- Как себя чувствуешь?- участие в голосе Миланы  было пропитано снисхождением, призрением и жалостью. – Твоих больных мне передали, еле с работы отпросилась, чтобы тебя проведать.

Множество сердечек, разбросанных по всему моему телу, усилили пульсацию, волна гнева поднималась, шипя и рокоча. Да, я не обольщалась по поводу своих коллег, зная, что они считают меня дурочкой. Ведь Алёна- плохо видит, а значит и плохо соображает. К инвалидам зачастую относятся как к детям, их жалко, они могут изречь нечто умное, иногда, но всерьёз их принимать не следует, ведь они недочеловеки. У них там свой мир, вот и пусть сидят в нём, а к нам – полноценным, не лезут.  Как же! Еле отпросилась! Небось, заведующая ещё с утра задание дала – ко мне в больницу притащиться с уговорами и ворохом аргументов. 

- Неожиданно, - улыбнулась я, с усилием растягивая губы. Душно! Как же душно! И почему людям так нравится нюхать запахи собственного пота и углекислый газ? 

- Я тут апельсинов тебе купила, йогурты, бананы.

Шуршание и глухой удар о деревянную поверхность тумбочки возвестили о том, что яства, собранные всем отделением,  заняли своё место. Плата за молчание отдана, теперь – мой черёд. Я бы рассмеялась, если бы не кромешная тьма, если бы не осознание своего глухого, плотного, как войлок ощущение одиночества.  Ни родственников, ни друзей, ни работы, ни жилья. Если операция не поможет, жить в бараке я уже не смогу. Это не место для тотально- слепого человека. Вообще, этот город не для тех, у кого низкое зрение. Он, со скользкими дорогами, отсутствием тротуаров, оживлёнными трассами, водителями-лихачами и сломанными светофорами, предназначен   наглым, сильным и здоровым.

- Спасибо, - выдавила я из себя, загоняя внутрь, начинающие подступать слёзы. Как же хотелось поверить в то, что, собирая этот пакет, люди думали обо мне, желали выздоровления. Но нет! Они шли в кабинет старшей сестры, ворча про себя, несли деньги, и злились.