Я невинность потерял в борделе

Сиял уже свечами храм.
На клиросе блеяли.
Венчался с блядью гнусный хам,
Хлыщи венцы держали.
Противу двери от двора
Стояли пред амвоном
Четы позорной шафера:
Ярыжкин наш с Платоном.
Давно уж вам знаком майор,
Платон же величавый —
Брат Кукольнику, сущий вор,
Не малое укравый.
И книжников был целый клир
При бракосочетаньи;
И тот, кто днесь убог и сир,
Присущ был в сем собраньи.
О Жернаков! речь о тебе!
Блеснул ты метеором
И, смело вверяся судьбе,
Сначала не был вором.
Ты не был жертвою заклан
В те дни еще Фаддеем,
Не вовсе пуст был твой карман
И слыл ты грамотеем.
И ты весь в бархате, в бобрах,
О Ольхин! был во храме.
Служил ты прежде в сторожах,
Женился вдруг на даме,
Открыл богатый магазин,
И зажил припевая,
Прохлад и нег роскошный сын,
Невзгод не ожидая.
Но днесь, увы, объявлен ты,
Друг, злоственным банкротом.
И не спасен от нищеты
Булгарина оплотом.
И ты, на эскимосский лад
Французский прощелыга,
Плюшардий! был бы уж богат,
Да погубила книга.
В ее ль семнадцати томах
Лежат твои приходы?
Не в двадцати ль борделях, ах!
Их прожил ты в те годы?
И он, и он был в их строю,
Лисенков оный смелый,
Кто пал с Булгариным в бою
На щит осиротелый.
Меж них и твой тюрбан блистал,
Кондратьевна Жанета,
Кого наш век лишь сводней знал,
Но блядью — древни лета.
Твоей бордели наш поэт
Амалией обязан
И к алтарю ее ведет,
Навеки с нею связан.
И ты, Вернет, там предстоял
И видел все в тумане,
Как будто ты предузнавал
Судьбу свою заране.
Но чья седая голова
Виднеется во мраке?
Кто движется в толпе едва
В мундирном новом фраке?
Как лучезарная звезда,
Ланит румянец яркий, —
Чело, как бритая <пизда>
Дряхлеющей татарки,
Все, все вещает в нем гостям:
Грядет во храм вельможа!
И шлет поклон по сторонам
Предательская рожа.
Се тот, кто сочетать решил
Видока с Совестдралом
И бездну мерзостей успел
Вместить в сем теле малом.
Се ты, любимцем русских муз,
Булгарин необъятный,
Пришел благословить союз
Четы сей благодатной!

Почетной стражи целый строй

Явился за Видоком, [Фаддеем]
То тли был необъятный рой,
Назвать ее посмеем:
Алеша Греч, меньшой из чад
Гнезда пчелы поганой.
И телом, и душою гад
Вонючий и засраный.
И мелкий червь из-под Москвы
Межевич — цвет собранья —
С задором, но без головы,
Пустившийся в писанье.
Другие… но пора давно
Вернуться нам к герою.
Мы в сорта высшего говно
Должны ступить ногою.

И вот уж начался обряд.

Терзаемый изжогой,
Бросает Нестор гордый взгляд
На лик Жанеты строгий.
Невеста чуть жива стоит,
Упреков ожидая:
Увы! теперь ей предстоит
Обязанность иная.
Теперь, вступая в высший свет,
Супруге Бригадира,
Ей посетить уж льготы нет
Приют любви и мира,
Где сладко жизнь вела она
В кругу блядей здоровых
И, вечной кротости полна,
Е<бла>сь за пять целковых.
И вот похабная чета
Меняется перстнями,
И се — священные уста
Разверзлися словами:
«Раб Божий Нестор обручен,
Обручена Амалья!»
И забасил «аминь!» не в тон
Ярыжкин наш каналья.

Вокруг налоя молодых

Ведут рука с рукою,
И вдруг разнесся сзади их
Какой-то смрад струею.
Бежит церковный с тряпкой страж —
И вдруг узрели что же?
Произвести такой пассаж:
Ни на что не похоже!
Ярыжкин, выпуча глаза,
В неслыханной натуге,
Как будто получив туза,
Блевал на шлейф супруги.
Но все счастливо обошлось,
Страж вытер все тряпицей,
И поздравленье началось
Сей притчи во языцех.

Тогда почетный гость Фаддей

Ступил на середину
Благословить своих детей:
Они согнули спину,
А он над ними длань простер,
Как патриарх маститый,
И, чмокнув их, пошел на двор
С своей достойной свитой.

Теперь перенесемся в дом

Близ церкви Вознесенья,
Где страшный поднялся содом
Во славу обрученья.
И загремел венчальный пир
С приправой жирных брашен:
Но брюху русскому сей жир
Отраден, а не страшен.
Портвейн от Фохтса заиграл
Вслед русской кулебяки,
Хозяин пьяный закричал:
«Долой штаны и фраки!»
Развеселил собою Брант
Своих собратий мрачных.
Элькан пропел хвалебный кант
Во славу новобрачных.

В углу возник горячий спор

Меж пьяными гостями,
И поселился вдруг раздор
Меж сими господами.
Ругнул нечаянно Вернет
Жандармов благородных
И закричал, что в мире нет
При них идей свободных.
Ярыжкин крикнул: «Не болтай,
Ты их узнаешь силу!» —
И как-то дернул невзначай
Смирновского по рылу.
Смирновский громко возопил
И, яростью пылая,
Хватил майора со всех сил.
Куда и сам не зная.
Майор схватился за м<уде>
И дал туза кому-то.
И драка вдруг пошла везде
В единую минуту.
И все слилось в какой-то сброд
Каких-то харь разбитых,
Расквашенных носов, бород
И фонарей подбитых.
К скандалам не привыкнув сим,
Кондратьевна Жанета
Кричала с ужасом тупым:
«Где, где моя карета?»
И невзирая ни на что,
Хоть драка унялася,
Она сыскала свой пальто
И тотчас уплелася.
Когда волненье унялось,
Тот тер виски и ляжки,
Другой примачивал свой нос,
Иной чинил подтяжки.
И вот настало наконец
Священное мгновенье,
Когда Гимена новый жрец
Изыдет на служенье.
На брачной комнаты порог
Ступили молодые
И преклонилися до ног
Перед Фаддея выей.
Но, выпив с лишком полведра,
Не мог жених подняться —
И на полу он, как гора,
Был принужден остаться.
Майор позвал скорей людей,
И Нестора подняли,
С трудом сташили до дверей
И на постель расклали.
Меж тем Амалия вошла
В дезабилье красивом,
К супругу робко подошла
В неведенье счастливом.
И вдруг… о ужас! перед ней
Свершилось в очью чудо:
Внезапно появилась ей
Облеванная груда.

О ложе неги, ное<бк>ов

И всяческих даваний!
Тебе ли местом быть блевков
И бзд<ох>ов и рыганий?
Но долг супруги превозмог:
Амалия решилась
И, кое-как в постель, близ ног
Супруга поместилась.
Как провели супруги ночь
В облеванной постели
И как е<блись>? о том точь-в-точь
Сказать мне не сумели.
Но это, право, все равно
И им, и вам, читатель:
Амалию уж е<б> давно
До свадьбы наш приятель.
Он с ней теперь семь лет живет
И, блядь свою целуя,
Ее он маменькой зовет:
Так посулим им <хуя>!