Я ничего не знаю. С комментариями и иллюстрациями

– Итак, говорю гадательно, что прекрасному и доброму дружественно и не доброе и не злое.

А почему говорю гадательно, – слушай. Мне представляются тут как бы три рода: доброе, злое и ни-доброе-ни-злое. А тебе что?

– И мне, – сказал он.

Ни-доброе-ни-злое – абстрактное понятие, что-то вроде нуля в математике или нейтральной среды в физике (ни нуля, ни нейтральной среды античная наука во времена Сократа еще не знала, описывая это как отсутствие вещей, а не как самостоятельное понятие). Сократ, по сути, говорит о том, что при смешении натуралистических и отвлеченных понятий мы можем строить умозаключения только благодаря введению новых отвлеченных понятий.

– И ни доброе доброму, ни злое злому, ни доброе злому не дружественно, как не допустило этого и прежнее наше рассуждение. Значит, остается, – если что чему дружественно, – быть дружественным ни-доброму-ни-злому, – дружественным либо доброму, либо такому, каково само. Ведь злому-то, вероятно, ничто не может быть дружественно.

– Правда.

– А недавно сказано, что и подобное тоже нет. Не так ли?

– Так.

– Стало быть, ни-добру-ни-злу не будет дружественно что-либо такое, каково оно само.

– Очевидно, нет.

– Следовательно, ни-добро-ни-зло остается почитать дружественным только одному добру.

– Как видно, необходимо.

– Так хорошо ли поведет нас, дети, то, что мы сказали? – спросил я. – Если бы, например, мы захотели размыслить о здоровом теле, которое не нуждается ни во врачевании, ни в пособии, – так как оно довольно собою; – то никто здоровый, конечно, не был бы другом врача ради здоровья. Не правда ли?

– Никто.

– Напротив, думаю, больной – ради болезни.

– Как же иначе?

– И болезнь, однако ж, зло, а врачебное искусство – польза и добро.

– Да.

– Но тело-то, как тело, вероятно, не есть ни-добро-ни-зло.

– Так.

– Поэтому тело-то, ради болезни, принуждено бывает входить в связь и дружиться с врачебным искусством.

– Мне кажется.

– Стало быть, ни-добро-ни-зло бывает дружественно добру ради присущего зла.

– Выходит.

– Явно, однако ж, что прежде, чем оно становится существенно злом, от присущего ему зла; ибо, сделавшись злом-то, оно уже не желало бы добра и не дружилось бы с ним, так как зло, сказали мы, не может быть дружественным добру.

– Конечно, не может.

Сократ показывает, что смешение качеств (вроде здоровья или болезни) с сущностями приводит к тому, что мы понимаем и сущности как некоторые качества.

– Рассмотрите же, что я говорю: я говорю, что иное и само таково, каково ему присущее, иное – нет. Так, если бы кто хотел навести что-нибудь известною краской, вещи наводимой, вероятно, было бы присуще наводимое.

Иное – в философии после Сократа означает не только «одно из двух или нескольких», но противоположное «одному». Тогда рассуждение начинается с того, что мы определяем то, что не есть одно, как «иное», например, другого человека или человечество как иное по отношению к человеку, и затем уже смотрим, в каких отношениях мы можем говорить о тождестве человека и человечества (по родовым признакам) или человека и другого человека (по родовой принадлежности). Тем самым Сократ отучил мыслящих людей смешивать эмоциональное переживание качеств вещи с осознанием ее качеств как отличительных.

– Конечно.

– И вещь, на которую наводится, по цвету, не такова ли была бы, каково наводимое?

– Не понимаю, – сказал он.

– Да вот как, – продолжал я, – если бы кто золотистые твои волосы навел белильною краской, были ли бы они тогда или казались ли бы белыми?

– Казались бы, – отвечал он.

– Но хотя и была бы присуща им белизна…

– Да.

– Однако ж от этого они не более, вероятно, сделались бы белыми: напротив, по присущию белизны, были бы ни белы, ни черны.

– Правда.

– Когда же этот самый цвет наведен будет на них старостью; тогда они станут такими, как присущее, то есть по присущию белизны, – белыми.

– Как уже не стать?