Я никогда не

Я сидела за столом до самого вечера и шила лиф, безо всякой надобности. Я хотела пришить к нему вытянутую льдистую бусинку. Она смотрелась бы как капелька детского пота, как вода, стекающая с мокрых волос, как последняя слеза перед улыбкой, но я взвесила ее в руке – тяжелая. Я продела сквозь нее длинную шелковую ниточку и стала раскачивать в руках, глядя, как она ловит розовое прощание заката. Бусина была сделана из интересного материала: совершенно прозрачная, она пропускала сквозь себя свет и все же не окрашивалась в него. Закат медленно исчезал, и бусинка мне наскучила. Мне следовало встать из-за стола и зажечь верхний свет, сейчас горела только настольная лампа, но я оставалась на месте. Я касалась подушечками пальцев булавок: надавливала слегка, ощущая их острое холодное прикосновение, потом вела безымянным пальцем по длине самой булавки. Я вытаскивала и снова втыкала их. Отказавшись от самой подходящей бусинки, я не потянулась в ящик за остальными. Обычно я бы быстро нашла замену, но теперь я только бессознательно играла с иголками и булавками, проводила острием по внутренней части рук, по коленям, рисовала на коже – почти не больно, так, что оставался только незаметный белый след. Я ни о чем по-настоящему не думала: в голове все звучал и звучал первый куплет одной из песен Ланы Дель Рей, и мне было тоскливо, и я была себе такой чужой, я была себе в тягость. Я понимала теперь культ путешествий – он нужен, чтобы переезжать с места на место, не признаваясь себе в неприкаянности. Они говорят «путешествия», но я бы сказала «красота». Когда черные буйволы мчатся по покрытой зеленой травой земле, вспенивая коричневую пыль, когда тонкие ноги розовых фламинго омывает блестящая вода, когда моржи мигрирую, и полоска заката закрывается синей тучей, когда горбатые гну прыгают со скалы в воду. Мне казалось тут, будто я оказалась в убогих декорациях, в грошовом картонном городе, и я все пыталась превратиться из стороннего наблюдателя в главного героя, но не могла, потому что мне было скучно, потому что само существование голубых ламбрекенов из искусственного атласа казалось мне дном регресса на планете, где сотни белых гусей летят в бело-синем небе.

В дверь позвонили, я резковато встала и уронила одну из новых коробок с иголками. За стеклянной дверью стоял Ануар. Боже, как я, оказывается, хотела его увидеть!

Он шагнул внутрь и посмотрел на единственное освещенное пятно в помещении, на мой стол, на котором лежал один лиф и много острых предметов, они блестели под лампой.

– У меня есть ножницы, но у меня нет ванны, – сказал он конструкцию наподобие тех, что мы учили в четвертом классе на английском: у меня есть ложка, но у меня нет джема, у меня есть джем, но у меня нет ложки.

Я никогда раньше не желала Ануара.

Я не знаю, шел ли Ануар сюда, отдавая себе отчет в причине, по которой он решил прийти, или его гнало одиночество, и теперь он только считал мое желание, но он приблизился ко мне, обнял меня и больно, изо всех сил сжал мою попу. Он прижал меня к себе, будто пытаясь вдавиться в меня. Мы поцеловались глубоким влажным поцелуем. Другой запах, другой вкус, другая, когда я коснулась его щеки, кожа на ощупь, с другой остроты щетиной и неожиданно нежными – у Ануара было узкое, с небольшими высокими скулами лицо – щеками под ней. Я запустила пальцы в его волосы на голове – и они тоже по сравнению с волосами Карима были непривычно мягкими. Он нетерпеливо вытащил мою блузку из брюк, мгновенно, будто она была на липучках, а не на пуговицах, расстегнул ее, стянул с моего плеча лямку лифа и припал к моей груди. У Ануара были небольшие, осторожные губы и маленький язык, лизавший меня, как лижет кисть играющий котенок. Он спустился ниже и расстегнул мои брюки, они упали на пол, и я вышагнула из них. Он стоял передо мной на коленях и гладил мои ноги снизу вверх, от щиколоток к бедрам и снова вниз. Его руки задержались на моих икрах, и он поцеловал меня, сквозь кружево ярко-синего белья, между ног. Я села к нему на пол, и мы вдвоем быстро, будто нас кто-то подгонял, сняли с него все: он полулег, и прежде чем сесть на него сверху, я дала себе несколько мгновений внимательно разглядеть его. Бахти была права, Ануар был еще красивее без одежды, чем в ней. Я перекинула через него ногу и постепенно опустилась на него всем весом. Я двигалась ласково несколько минут, пока нам это не надоело, и тогда он перевернул меня на живот, лег сверху и больше не останавливался. Он драл меня так отчаянно, будто хотел избавиться от всего своего горя, будто хотел вернуть все, что у него отняли.

Я ничего почти не видела и не хотела видеть, я оглушала саму себя: я была в совершенной, абсолютной эйфории, я вышла из тяготящего нас сознания. Я не знаю, задремала ли я, или это рассеялся и распался мой фокус, но я вспомнила, где я, когда Ануар провел булавкой по моей ноге.

– Они разбросаны по всему полу, – сказал он вполголоса.

– Собери, – ответила я своим обычным тоном.

Я приподнялась, прикоснулась губами к его губам и потянулась к одежде.