Я никогда не обещала тебе сад из роз

Смертельно бледная, с окоченевшими пальцами, надев сиреневое платье в цветочек, совсем не подходящее для тигрицы, во втором отделении появилась Элен. Ее «нормальная» улыбочка смахивала на мину-растяжку. Услышав от Карлы и Деборы, что они рады ее видеть, она обозвала их лицемерками и вруньями, а сама еле заметно показала настоящую улыбку за притворной; им сразу стало ясно, что она не покинула своего тела; как было этому не порадоваться?

После восстановления поблажек ее записали на трудотерапию. Дебора тоже пошла с ней в мастерскую, памятуя, что это пшеничное поле, а охотник мгновенно вскидывает ружье. Учитывая бурное прошлое Элен, о котором до сих пор ходили легенды, ружье могло превратиться в мортиру.

Карла с утра отправилась на терапию к своему лечащему врачу и появилась только к ужину. Она бесшумно вошла в коридор, где сидели Дебора с блокнотом для эскизов и Элен в бигуди.

— Деб… насчет Кармен.

Она протянула подруге газетную вырезку. Во втором отделении печатная продукция была под запретом, но подпольная торговля шла вполне бойко.

Дебора спрятала полоску бумаги между страницами блокнота, успев пробежать глазами заголовок: «Самоубийство дочери магната». Держа блокнот так, чтобы со стороны ничего было не заметно, Дебора начала читать. В заметке со всеми подробностями описывалось, как человек пустил пулю себе в ухо.

— Вы ее знаете? То есть знали? — спросила Элен. — Долго она тут сидела?

— Достаточно, чтобы научиться выходить из повиновения, — ответила Карла.

— А ведь могла бы выкарабкаться, — без выражения отметила Дебора, поднимаясь с пола.

— Ох, Деб, откуда такая уверенность?

— Ты ведь не для того это сказала, чтобы слегка себя помучить? — с горечью спросила Элен.

— Я же не о себе говорю «могла бы выкарабкаться», а о ней.

На их голоса из других помещений потянулись больные. Все знали, о чем идет речь, и по отделению пробежали волны. Рядом наготове стояли сестры, не понимая, что лучше: вмешаться или промолчать. Дебора почувствовала, что напряжение возникло не столько из-за самоубийства Кармен, сколько из-за конфликта между цинизмом, свойственным каждой из них, и слепым, слабым желанием бороться.

К своему удивлению, Дебора невольно заняла сторону маленького «быть может», но не решалась поделиться этой мыслью ни с одной из собеседниц — обе отличались от других пациенток «двойки» и своим здравомыслием, и страхом.

— Слушай, Деб, ты же сама говорила, что Кармен вот-вот взорвется и размажется по потолку, — заметила Карла.

Дебора посмотрела на Карлу, подозревая, что та пытается удержать ее от неосторожных суждений, способных вбить между ними клин.

— Кармен могла бы выкарабкаться, вот и все. У нее была нормальная, здоровая болезнь.

— Сама себе противоречишь!

— Это невозможно!

— Разве?.. Вдумайтесь… болезнь с нормальными, жесткими мучениями, очевидная, которая не прячется за привлекательной поверхностью и не обманывает врачей притворством.

Повисло неловкое молчание, и Дебора волей-неволей уставилась на Линду, «психолога-самоучку», начитанную, щеголявшую терминологией, но безрассудно недальновидную в своей надежде отгородиться словами от боли. Напуганная этим взглядом и таким определением, Линда гневно бросила:

— Курам на смех… Ты просто вербализуешь свои защитные силы.

Дебора попыталась выразиться яснее, в более практическом смысле.

— Посмотрите на тех, кто поступает в мужское отделение первичной госпитализации: все разумные, как на подбор, «вменяемые», остроумные. Персонал в них души не чает, просто по-человечески, но они попали сюда и сидят здесь годами — никто и ничто не может им помочь. Они, похоже, не очень-то страдают, потому что ничего особенного не чувствуют. Их болезнь — болезненная. А возьмите мисс Корал с «четверки»: хоть и больная, но чувствительная, она борется, живет…

Голос ее угас перед лицом всеобщего гнева и недоверия, но внезапно она вновь ощутила ту же тихую мощь открывающегося мира, которую прочувствовала тогда на «четверке». Только сейчас это ощущение пришло более настойчиво и страстно.

— Кто живет, тот борется, — продолжила Дебора. — Это одно и то же. Я все равно считаю, что Кармен могла выкарабкаться.

Тут спор прервала медсестра; Дебора обвела глазами окружавшие ее лица и встретила только злобу. Уж слишком чувствительный нерв задела ее фраза. Нерв отделения номер два — отчаянную надежду, что фальшивое «все хорошо, все хорошо» сбудется для каждой: чтобы надежда сбылась, нужно лишь подольше притворяться. Неужели «снаружи» от страха так же цепляются за эту условность?

— От тебя по всей клинике звон, — сказала Карла перед отбоем.

— Удивляешься, как я, такая заноза, дожила до этих лет?

— Я буду по тебе скучать, Деб.

В ирской дали ударила пушка.

— В каком смысле? Почему?

— Выписываюсь я — хочу еще одну попытку сделать.

Страх обрушился на Дебору резко, как пощечина, и застал ее врасплох, но уроки Фуриайи не прошли бесследно — содрогнувшись, она все же задалась вопросом: это страх за себя или за Карлу? Мир переманил мою подругу? Не оттого ли я боюсь, что вскоре и мне придется отсюда уйти?