Я оглянулся посмотреть

Индивидуальные занятия по сценической речи были обязательными для всех. У меня были свои проблемы. Как многие питерцы, я говорил, «не открывая рта». Галендеев занимался со мной упражнениями на гласные, чтобы рот широко открывался. Навыки до сих пор сохранились. И сегодня я могу быстро и четко рассказать и про лошадок, которые скачут, скачут, скачут, скачут, и про тридцать три корабля, которые лавировали, лавировали, лавировали, лавировали, лавировали да не вылавировали, не вылавировали, не вылавировали, не вылавировали.

Особо Валерий Николаевич выделял Вову Осипчука и Колю Павлова. Володя работал самозабвенно, что не могло не подкупать, он быстро преодолел украинский выговор. У Коли был такой же тембр голоса, что у Галендеева, поэтому Валерий Николаевич прекрасно знал, на что Коля способен, и замечательно развил эту способность. Свое мастерство ученик демонстрировал, пародируя учителя.

— Надо излучать, — произносил Коля с таким количеством обертонов и с таким трагическим пафосом, что мы заходились от хохота и восторга.

На первый зачет по речи мы всем курсом готовили сказку «Три поросенка».

— Жили-были три поросенка — Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф. И были они такие розовенькие, — начинали мы.

— Что вы мне транслируете? — возмущался Валерий Николаевич. — Жили на свете двести пятьдесят килограммов свинины с перчиком? Три трупа?

Мы затыкались, начинали снова. Эту фразу мы репетировали три месяца, но так ничего и не вышло. Перед самым зачетом в спешном порядке подготовили «Телефон» Корнея Чуковского.

На втором курсе Валерий Николаевич предложил для зачета сделать «Евгения Онегина». Мне казалось, я хорошо знал роман Пушкина, но Галендеев открыл в «Онегине» такое, о чем я и не подозревал. Он всегда общался с нами как с взрослыми людьми, для него не существовало запретных тем. Валерий Николаевич показал нам не «энциклопедию русской жизни», а человеческие страсти, подробно комментируя чувства и поступки героев. Это было для нас открытием. Работа принесла огромное наслаждение.

Когда я в пионерском лагере «Космос» читал «Медного всадника», то старался передать мелодику пушкинского стиха, мало вдумываясь в смысл.

Галендеев требовал от нас именно смысла.

Я читал отрывок из шестой главы — дуэль Онегина и Ленского.

«Теперь сходитесь». Хладнокровно, Еще не целя, два врага Походкой твердой, тихо, ровно Четыре перешли шага, Четыре смертные ступени…

Одно дело, когда читаешь текст глазами, тогда отрывок воспринимается как лирическое размышление поэта о смерти молодого человека, и совсем другое, когда произносишь текст вслух. Те же слова становятся внутренним монологом Евгения, где одна большая актерская оценка, набор признаков следуют один за другим до момента страшного осознания, что он только что убил человека, друга.

Убит!.. Сим страшным восклицаньем Сражен Онегин, с содроганьем Отходит и людей зовет…

И как гениально Пушкин вдруг сворачивает действие, как только Онегин все осознает.

Зарецкий бережно кладет На сани труп обледенелый. Домой везет он страшный клад. Почуя мертвого, храпят И бьются кони. Пеной белой Стальные мочат удила И полетели, как стрела.

Как будто сам стих покатился, помчался к развязке в два раза быстрее.

На втором курсе многие приняли участие в международном конкурсе чтецов имени Владимира Яхонтова. Я читал «Работу над пьесой» — малоизвестное, незаконченное произведение Юрия Олеши. Это была очень интересная с чтецкой точки зрения работа. Здесь — и авторское повествование, и расширенные ремарки, и любопытные характеры.

Маша.

Возраст: 23 года.

Ее муж. У него бородка. Он очень устает на службе. Во всяком случае, говорит о том, что очень устает.

Мужа зовут Борис Михайлович — Боря.

Он любит «разыгрывать». Для него нет большего удовольствия, как поставить другого человека в неловкое положение.

Когда удается это проделать, хохочет до слез. Отхохотавшись, снимает пенсне и вытирает глаза.

Может быть в сапогах.

Бородка. Пенсне. Сапоги.

Возвращается домой после службы. Первый вопрос насчет обеда:

— Ну, как обед?…

Этажерка стоит. Аккуратный. Идет за ширмы мыть руки. Находясь за ширмой, участвует в разговоре тех, кто на сцене.

На сцене — отец Маши и доктор Гурфинкель. Доктор Гурфинкель — сосед.

Следовательно, в сцене участвуют трое: муж, отец,

доктор Гурфинкель…

Неожиданно для себя я поделил первое место с чешским парнем. Мне вручили медаль с барельефом Яхонтова с одной стороны и пальмовой ветвью — с другой. На медали была надпись: «Я освобождаю слова из плена». Это была моя первая награда, которую я, в конце концов, потерял в переездах.

В конце третьего курса на экзамене по сценической речи было много гостей. Галендеев демонстрировал результат труда. А мы, уже поставленными голосами, пели:

Была пора, когда теплее В июне было, чем сейчас,

При встрече с ним мы все немели, Заслышав этот Зевсов бас.

А время шло, и нас сближали Занятий трудные часы. И потихоньку зазвучали И наши робкие басы.

Но этот бас, лиловый, томный, Кумиром был для нас.

И вот теперь уже успехи, Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу, наверно, есть. Мы с вами связаны навеки. Спасибо небу, что вы есть.