Я останавливаю время

Бегу на левый борт. Он высоко поднялся. Трап лежит почти параллельно льду. Осторожно ползу по нему подальше от борта и прыгаю. Здесь несколько человек строителей и кто-то из команды. С борта скидывают вещи. Вдоль корпуса корабля и дальше влево и вправо от него — огромная трещина с водой.

Вся главная выгрузка происходит на правом борту по ту сторону трещины. Надо перейти туда. Пробегает Дора Васильева с узелком детского белья.

— Перейдемте на ту сторону!

Пытаемся перелезть через трещину. У меня на ногах валенки и калоши. При первой же попытке перешагнуть через полынью на твердый, как мне кажется, ропак нога моя теряет калошу.

— Нельзя здесь! — кричу я. — Вода!

Пробуем другое, третье место. Везде вода, обманчивый снежный покров. Наши ноги уже мокры.

— Идите через пароход на ту сторону! — догадываюсь.

Идем. Сильный ветер дует прямо в лицо, режет мокрым снегом. Подходим ближе к корме. Трап поднялся еще выше. Как же на него лезть? Неожиданно для нас кормовая честь поднимается резко вверх. Нос глубже и глубже уходит в воду, под лед. Что это? Неужели конец? Уже виден винт «Челюскина».

— Отбегайте дальше! Дальше! — кричат со всех сторон.

Мы бежим куда-то в сторону. Спотыкаюсь. Теряю вторую калошу. Оглядываюсь. Наш «Челюскин», наш дом виден лишь наполовину. Чья-то черная фигура в длинном тулупе прыгает прямо с борта вниз на лед. За ним кто-то еще, такой же большой, темный. Шум, треск, видны клубы черного дыма, слышны крики людей — и все кончилось.

Нет «Челюскина»! Тихо. Люди стоят молча. Маленькие серенькие фигурки среди льдов и пурги, засыпанные снегом, такие неловкие, растерявшиеся.

— Сосчитайте народ! — слышится чей-то голос.

— Все ли здесь? Собирайтесь все в одно место! — кричат что-то еще, я не слышу.

Ревет ветер, метет пурга, торосы сразу стали чужими, незнакомыми…»

Потом я узнал, что не успел покинуть корабль только один человек — завхоз экспедиции Могилевич…

И ведь какая фамилия — словно предупреждение!..

Рассказ Ольги Комовой был напечатан в газете без единого сокращения.

Мои личные материалы значительно отличались от рассказов моих героев, и сейчас я только диву даюсь: как это их печатали — без сокращений и правки, что сегодня мне бы поправили в любой газете…

«Первого марта. До мыса Поворотного шли вдоль нашего берега, а затем повернули на восток, держа курс на Японию. День был абсолютно безоблачный, было очень тихо и тепло. На солнечной стороне припекало. Мерно покачиваясь на мертвой зыби, шли все вперед и вперед. День кончился, солнце, как гигантский парашют, медленно спускалось к горизонту и вдруг, коснувшись его, окрасило цветом сурика воду, и быстро-быстро утонуло, не оставив больше никаких следов, сразу горизонт окрасился в молочно-сиреневую дымку. Слева появился перекошенный бессонницей грустный лик луны…

А пароход идет дальше и дальше…».

Такие, или примерно такие «зарисовки» мелькали на газетных страницах в моих дневниковых записях — вперемежку с описанием жизни и работы на корабле.

А телеграммы из Москвы все шли и шли: «Известия взяли все кадры проводов экспедиции во Владивосток. Просят Правда, Комсомолка, Водный транспорт. Всегда с тобой привет товарищам…»

Телеграфировала мама из далекой Москвы.

…Мама! Мама, милая, хорошая… Я помню тебя совсем маленьким… Помню и никогда не забуду червонное золото твоих волос — густых, длинных, ниспадающих на плечи… Я нырял в них с головой, пряча свои глаза, когда был перед тобой виноват.

Я помню прекрасное, немного печальное лицо и голубовато-зеленые задумчивые глаза. Они излучали хрустальную чистоту и светились тихим задумчивым благородством. Густая волна медно-золотых волос и зеленые на нежно-розовом лице глаза нашли то гармоническое сочетание красок, какое ищут всю жизнь многие художники и не всегда находят…

Моя мама была не только красива, стройна, молода, природа щедро наградила ее тонкой поэтической душой… Она видела и ощущала красоту всем своим существом. Она умела чувствовать природу, ее тончайшие нюансы, она находила в природе не только краски, музыку, ароматы, но и какую-то внутреннюю, гармоническую связь природы с глубоко внутренним состоянием человека.

Я вспоминаю, как мама водила меня за руку по тюльпанному полю, ему не было конца… Огромные, яркие, красные, желтые, белые, огненные венчики окружали меня со всех сторон и заглядывали мне в глаза темными бархатными чашечками…

«Смотри, смотри, сыночек, какая вокруг красота!» — восторженно восклицала мама и, схватив меня в охапку, целуя, кружилась со мной в каком-то восторженном исступлении…

«Боже, какая красота! Красота какая!» — громко и нежно пела она свой звонкий и нежный гимн весне, цветам, небу, горячему солнышку!

«Смотри, смотри! Жаворонок! Слышишь, слышишь, о чем он поет? Красота, красота какая! Ты слышишь, сыночек? Посмотри, как он быстро, быстро машет крылышками и висит в небе, будто на ниточке подвешен. Это нам он поет о весне!»

Я жмурюсь от сверкающего солнышка и вижу в синеве трепещущий серый комочек, и он поет, поет тоненьким, слабеньким голосочком.

«Красота, красота, боже мой!..»