Я останавливаю время

Я с дрожью вспоминал последнюю съемку у Мавзолея, ярость «своего» «воротника», стащившего меня с куба. «Слава богу, на этот раз пронесло. А может быть, не пронесло? Ведь он что-то там у себя записал…»

Съемок этих «доверительных», о которых рассказывали ребята, никто не видел — ни мы, ни тем более зрители. Они ложились мертвым грузом в закрытые архивы. И не знаю, кто успевал посмотреть их до архивного заточения.

А время день ото дня приносило все новые и новые недоумения и заставляло задумываться — тяжело и безысходно. Что-то очень часто и близко «падали снаряды», становилось страшно, особенно по ночам. Невольно, просыпаясь, прислушивались к шагам на лестнице. Уж не за мною ли прибыл «черный ворон»?

Кого-то снова забирали из нашего огромного дома. Было омерзительно от бессилья. Хотелось скорее уснуть, но сон, как назло, не шел. Мама тоже не могла уснуть, и вдруг неожиданно задала мне вопрос:

— Неужели это все враги народа? А мы не окажемся в их числе?

В памяти возник что-то записывающий «воротник», но я ответил:

— Как это тебе могло прийти в голову? Мы же знаем с тобой, кто мы есть на самом деле?

К МОРЮ

Севастополь, 1932 год

Владивосток, 1933–1934 годы

И, кажется, в мире, как прежде, есть страны,
Куда не ступала людская нога…

Николай Гумилев

Еще летом, до съемок Октябрьской демонстрации на Красной площади, произошло важное для меня событие: на студии меня встретил известный тогда режиссер, бывший кинооператор и брат Дзиги Вертова — Михаил Кауфман и предложил снимать с ним большой фильм о военно-морских маневрах Черноморского флота. Через неделю наша съемочная группа прибыла в Севастополь. Я был на седьмом небе. Севастополь был моим любимым городом. Я бывал в нем и раньше.

Съемки начались на линкоре «Парижская коммуна». Моей радости не было предела. Осуществилась моя детская мечта — стать моряком.

Я действительно стал похож на моряка. Нас, всю съемочную группу, одели в военно-морскую форму. Я выглядел настоящим матросом, только в руках у меня вместо штурвала был ручной киноавтомат «Аймо», и мне была предоставлена полная свобода действий.

— Снимай все, что, на твой взгляд, будет интересным, а матросов и командиров особенно выразительных приводи сюда, на ют, будем снимать крупные планы моряков и их разговоры на звук.

Звуковая камера почти всегда стояла на юте под главным калибром корабля. Отсюда весь линкор был виден как на ладошке — и Севастополь, и другие корабли, что стояли недалеко на бочке, и «Графская пристань» — только веди панораму и подводи под «дуло» объектива экипаж, который окажется на фоне Севастополя и стоящих на рейде кораблей. Все это очень хорошо продумал Кауфман.

— Полундра! Нас вчера обстреляла «кинопушка»! — так хвалились матросы в кубрике после съемки.

Получив задание режиссера, я после своей съемки подводил моряков группой или по одному под «кинопушку». И со стороны наблюдал (не помню, кто был тогда оператором), как с ними начинал работать Кауфман. Он или сразу безо всякой подготовки начинал снимать, задавая неожиданные вопросы, или, когда это плохо получалось, говорил:

— Вы же моряки — «морские волки», а испугались! Ну, ладно, снимать больше не будем, просто поговорим по душам! Не бойтесь, не снимаем!

Эта фраза служила для оператора сигналом к незаметной для моряков съемке телеобъективом. Увлеченные душевным разговором, моряки переставали смущаться и вели себя так, как хотелось режиссеру.

Это были первые шаги звукового кино у нас на хронике.

За несколько дней я освоил «Парижскую коммуну» от машинного отделения до клотика. Огромный, тяжелый линкор на полном ходу резал высокие зеленые волны. Забравшись под самый клотик, я буквально висел на конце мачты. Эффект был поразительный. Далеко внизу подо мною нос линкора врезался в море, длинные белые усы расходились по обе стороны форштевня, а на высокой волне радужная жемчужная масса воды накрывала весь корабль стремительным, как ураган, ливнем. Мачта порывисто раскачивалась, как огромный маятник, и мне стоило огромного труда не только удержаться на ней, но и снимать…

Море для меня, я понял, было родной стихией, а город Севастополь стал после Саратова второй родиной. Мечты детства начали сбываться. За эти дни черноморских маневров я прошел большую школу на море и полюбил его навсегда. Вернувшись в Москву, я долго скучал и томился. Мне не хватало синего простора и ярких зорь восхода и заката, соленого ветра и аромата морского прибоя. Если бы я знал тогда, что судьба готовит мне в войне участие в обороне Севастополя!..

Итак, я затосковал по морю…

И когда в конце года директор Дальневосточного отделения кинохроники предложил мне постоянную работу во Владивостоке, я с радостью принял это предложение.

Ребята шутили — то ли с грустью, то ли с завистью:

— Владик едет во Владик…