Я останавливаю время

По воскресеньям, когда не было съемок, мы с Зоей (будущей женой) проводили время в Центральном парке культуры и отдыха. Тренировались перед календарной игрой в волейбол с командой «Госзнак». Мы играли за команду РАБИС (работников искусства). В парке встречались регулярно, и была у нас очень дружная компания. Вместе развлекались — ходили в кино, на пляж, на танцы. Перестала появляться подруга Зои Верочка Крушельницкая. Она как в воду канула, и телефон перестал отвечать. Наконец по слезам Зои стало ясно: ночью забрал Верочку «черный ворон». Она была просто загляденье, русая, синеглазая — глаз не оторвешь, и лет ей было семнадцать. «Ну, не может же она быть врагом народа», — плача, говорила Зоя. Вместе с ней увезли и ее друга Яшу Беленького, который, вернувшись из лагеря через десять лет, сказал, что Верочку расстреляли.

Что же происходит? Какую уйму народа объявили врагами народа, не говоря уже о близких и знакомых! Неужели они причастны к этому? Нет, этому нельзя поверить, невозможно! Кто же это все делает? Неужели никто не скажет Ему об этом?.. Что же это такое?..

Не успели на Брянке затихнуть очередные разговоры о «бдительности» и студийных «врагах народа», как появился новый. К общему удивлению — всеми любимый, веселый, жизнерадостный, талантливый молодой режиссер Михаил Слуцкий. Его забрали ночью вместе с известным драматургом, сценаристом Алексеем Каплером.

Вскоре на Мосфильме прямо со съемки забрали главного кинооператора Нильсена. Он снимал с режиссером Григорием Александровым нашумевший тогда фильм «Цирк» с Любой Орловой в главной роли. Это было для нее большим ударом: лучше Нильсена ее никто не снимал.

Да, «враги народа» проникли и в наш киношный мир… Теперь ночью я часто стал просыпаться, когда слышал со двора характерный шум мотора. Уж не за мной ли прибыл «черный ворон»?

— Не верю я, что Он ничего не знает… Как это — «не знает»? — раздумчиво сказала мама.

И у меня стало совсем скверно на душе…

…Я снова увидел Его на авиационном параде в Тушине. Режиссер фильма об авиапараде Володя Байков пригласил меня на эту съемку в группу кинооператоров, которых ему для такого события показалось недостаточно.

И вот Он вновь в объективе моей кинокамеры.

Сразу стало светло на душе и радостно. Растаяли и улетучились всякие дурные предположения. На нем был кремовый френч и в тон ему фуражка. Он, как всегда, был красив, от него нельзя было оторвать глаз. Празднично одетый народ валил тысячами. Живописность происходящего была непередаваемая. У меня много было работы, и все же я любовался им. Отвлекшись, я не заметил Буденного, который шел к трибуне, и, чтобы успеть снять его приход, я побежал, обгоняя его со штативом и камерой на плече. И вдруг, оступившись, упал перед ним. Хорошо, что камеру не разбил — она оказалась у меня на спине. К моему удивлению, Буденный помог мне подняться. Я невольно посмотрел на трибуну и увидел, как Сталин рассмеялся, показывая на меня стоявшему рядом Куусинену. Я был удостоен «высокой чести» — он сам обратил на меня свое внимание. А если бы не заметил? — моей работе наступил бы конец: был бы с позором удален без права больше появляться на подобных важных событиях. А теперь мне охрана разрешила занять очень удобную для съемки позицию.

Володя Байков каждому оператору дал четкое задание. Нашему асу — Михаилу Федоровичу Ошуркову — снимать крупно вождя, трибуну и все, что там происходит, а мне — высший пилотаж и реакцию народа. Я пользовался длиннофокусной оптикой и телеобъективом 500. В промежутках между двумя пролетами решил заглянуть на Сталина этим объективом. На этот раз я увидел его так близко, как никогда. Даже почему-то мне стало страшно. Он стоял совсем рядом — передо мной. Можно было дотронуться до него. Его лицо крупно — во весь кадр. Правильный овал лица, чуть тронутого не то мелкой оспой, не то непонятной рябью. Я даже оглянулся, не следит ли кто за мной. Рыжеватые усы с проседью прикрывали мягкую скупую улыбку. Его немного прищуренные — живые веселые глаза с оранжевой искоркой, показалось мне, все время улыбались. Я смотрел в объектив, разглядывая с большим любопытством «Великого вождя человечества», и совсем не волновался — как тогда, на Красной площади, в первый раз. Этот короткий взгляд прервал нарастающий рев эскадрильи тяжелых, новой конструкции, надвигающихся на Тушино бомбардировщиков. Я продолжил съемку парада, а в мыслях был Он…

«Нет, нет, мама, конечно, не права. Он ни в чем не виноват — он слишком высоко — до него невозможно дотянуться… И этим кто-то пользуется».