Я останавливаю время

Тяжело и медленно — пешком — шло время. Тридцатые годы… Лучше о них не вспоминать. Больше было недоумений и вопросов, чем ответов на них. Газеты, журналы, театры и кино славили наши умопомрачительные успехи в строительстве социализма. Все самые выдающиеся открытия в науке, культуре, искусстве принадлежали только нам, и Великий Сталин — наш отец родной — вел нас к полному торжеству коммунизма. Тридцатые годы — ералашный, пестрый калейдоскоп горечи, радости, недоумения, сомнений и тяжелых потрясений. Люди жили и никак не могли осмыслить происходящее.

Он! Только Он знает, как жить стране! За всех думает… Жили и ждали, что скажет Он. И Он сказал: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей!» И Он это сказал не на ветер. Каждое первое марта каждого года в стране происходило снижение цен на продовольственные и промтовары, и это мероприятие особенно возвеличивало его славу. Тогда народ не догадывался, что каждый из нас сам участвовал в этом снижении, выплачивая из собственной зарплаты огромные займы.

Высоко поднялась и захлестнула страну новая волна славы. Писатели, композиторы, поэты, художники, кинодеятели не скупились в своем творчестве, славя «великого гения человечества». А выдающиеся ученые — академики превозносили его труды по вопросам марксизма и языкознания.

«Жить стало легче и веселей»: продовольственные магазины завалены крабами. Промтоварные — ситцем и гардинами. Но, казалось, веселое настроение граждан было тревожным. Так жил город. Как жила деревня — мы не знали. Не знали, что в деревне тяжко и голодно. Но и наше «благополучие» было тяжким… Никто не знал, придут за ним ночью или не придут? Прислушивались к шагам на лестнице, к шуму мотора «черного ворона». Им даже стали пугать детей — «Вот приедет «черный ворон» и заберет тебя!».

…Время шло с остановками на парадах. Торжественных, пестрых, красочных, неповторимых. Каждый парад с высокой трибуны кто-то исчезал. Заболел, наверное, думали мы, кинооператоры, фоторепортеры. Только Молотов и Ворошилов никогда не болели. Твердо, непоколебимо стояли они по обе стороны от «Него»…

ВЫСТАВКА

Москва, май — июнь 1940 год

…Перечитывал написанное. Мало у меня глаголов. Вот в чем беда. Существительное — это изображение. Глагол — действие… Излишества изображения — болезнь века.

Валентин Катаев

Три года я работал для «Известий» — снимал по всей стране и для газеты, и для «души», — и 1 мая 1940 года в Центральном Доме кино открылась выставка моих фотографий. На открытие собрались друзья — и из газеты, и со студии, и из ВГИКа. Пришли и совсем незнакомые мне люди. Выставку открывал писатель Лев Кассиль, он говорил много хороших слов, каких — не помню, так был взволнован этим первомайским событием, героем которого стал я сам, что все слова, которые говорились мне в этот день, проходили через меня, не задерживаясь — ни в сознании, ни в памяти. В какой-то степени эта выставка стала итогом моей работы в тридцатые годы — от ГИКа до начала войны. И не только экзаменом профессионального мастерства, репортерского и художественного видения, но и показателем гражданственного и личностного уровня, которого я достиг к этому времени. Теперь я понимаю, что, будучи достаточно «зрячим» в том, что касалось образов времени, я был и достаточно слеп в том, что касалось их значений. И в этом я, наверное, был типичным представителем своего времени, своего поколения, его уровня сознания.

Все время, пока была открыта выставка — с 1 мая по 15 июня на столике у стены лежал красный альбом с кремовыми тисненными страницами, в котором весьма охотно и обильно расписывались посетители — и пришедшие на выставку специально, и случайно. И эти записи, на мой взгляд, — очень точный слепок времени и нашего самоощущения в нем.

«Тов. Микоша, замечательный первомайский подарок Вы преподнесли в своей прекрасной работе». «Вы с большой любовью и тактом отразили нашу советскую действительность и нашу природу…» Эта запись открывала «книгу отзывов». Подпись неразборчива.

Неизвестному зрителю вторил режиссер В. Немоляев:

«…Вкус, прекрасная композиция, умение выбирать тему, а главное — как-то по-новому и интересно отобразить нашу многогранную действительность…»

Я выбрал эти записи не из-за «вкуса» или «композиции» — из-за неизменной нашей «многогранной действительности», о которой писали почти все — и не по традиции, а, скорее всего, по велению сердца: записи были очень разные, но неизменно искренние и откровенные.

Оператор первого советского цветного фильма «Груня Корнакова» Г. Рейсгоф хвалил мои цветные работы. Наверное, это была одна из наших фотовыставок, на которой были представлены цветные фотографии, и думаю, что именно это привлекло к ней такое внимание.