Я останусь

Игорь давно бросил курить, еще в училище. Бывало, срываясь, он выкуривал сигаретку-другую, но крайне редко, а потом и вовсе вычеркнул сигареты из своей жизни, как-то работа не позволяла ему такую вольность. Да и зачем, когда он бредил только небом и отличное здоровье — фундамент к построению его мечты. Высшие оценки, стремительная карьера, любимая жена дома – чего еще желать молодому офицеру, не имеющему равных в своем деле? Детей, разве что, да звезду героя. Со вторым повезло больше.

Игорь выбивает из пачки, забытой пару дней назад Самураем, коричневую сигарету, закуривает. Табачный дым дерет горло, саднит в груди, и сердце болезненно сжимается от неожиданной дозы никотина. Криво улыбнувшись, Игорь наблюдает за сизым дымком, стелящимся по стеклу окна, усаживается на подоконник. За крышами высоток розовеет небо. Совсем скоро выползет солнце, разливая свое золото по синему летнему небу. Жара задушит город. И до фестиваля никакой возможности вырваться в небо. А хочется до одури. Вдыхать пахнущий озоном воздух, ловить на ладони солнечных зайчиков и обнимать Марусю. В небо хочется с ней. Там с ней легко и будоражаще. Она подарила ему другое небо: наполненное страхом и неудержимым желанием доказать ему, что она может все. Она смогла. И Игорю даже показалось, что у него все получилось. Ее прерывистое дыхание и чистый, ничем незамутненный восторг в серых глазах: так искренне радуются только дети. И ради этого счастливого сияния в ее взгляде, ради ее широкой улыбки он готов был на все. Кроме одного: видеть ее в объятиях другого.

Игорь стряхивает столбик пепла в пустую чашку, как-то не сложилось у него с пепельницами – последнюю разбил Саня Зубин неделю назад.  Игорь смотрит на красный огонек тлеющей сигареты, ухмыляется, отпуская на волю воспоминания. Так странно думать об этом наяву, сознательно насилуя собственную память, не позволяя забыть. Мазохизм, ей-богу.

Он прикрывает глаза, упирается затылком в оконный откос, делает затяжку, ощущая, как горький дым обволакивает горло. Игорь возвращает себя на персональную точку отсчета новой жизни. Ему понадобилось пять лет и одна встреча, чтобы понять – прошлое больше не имеет значения. Чтобы отпустила обида и злость ослабила тиски. Вот только от чувства вины никак не избавиться: оно вновь и вновь сводит с ума снами и серыми все понимающими глазами той, что искалечила три жизни.

Впрочем, он сам виноват. Он и никто больше. Он подбил друга на бессмысленную гонку доказать кто круче. Взрослые мужики, мля. Обоим по тридцатнику, а глупцами были, что подростки. Дождь, скользкая трасса, темная, как сама ночь и крутой поворот. Игорь вошел плавно, злость подхлестывала в спину, а перед глазами жена в объятиях друга, как красная тряпка для быка. Игорь не увидел, почувствовал, как Пашка вылетел с трассы. Мотоцикл в хлам. И Пашка. Игорь материл его, тряс, наверное, пытался душу вернуть обратно. А он лишь улыбался. Так и умер…с улыбкой на губах.

Поразительно. Он простил ей измену, а смерть Пашки не смог. И себе до сих пор не смог. Вот только Пашка ему не снится, а преследует она, шагающая из окна.

В тот день он приехал за вещами. Ее голос до сих пор звенит в ушах, а ветер – в голове. Она шагнула в ночь и…Игорь помнит лишь белоснежное платье на черном асфальте. Он слетел по ступенькам в считанные секунды. Она лежала на асфальте точно сломанная кукла: неживая, ненастоящая. Машинально он прижал пальцы к сонной артерии: пульс трепыхался на последнем издыхании. Он переполошил весь дом, но вызвал скорую. Та приехала на удивление быстро. Машу спасли, только ходить она так и не смогла. А он не смог быть рядом с ней в ту ночь. В ту ночь он сорвался в небо. В ту ночь он отдавал себя разыгравшейся грозе, лавируя между ослепительными зигзагами молний. В ту ночь у него было рискованное испытание новой машины в экстремальных погодных условиях. Боль ослепила у самой земли: огненная, как белоснежные молнии. И тьма подружилась с ним надолго. А потом приговор врачей: микро-инсульт и никаких нагрузок. В тридцать лет! Ему перекрыли кислород, у него отняли небо. Никаких полетов на высоте более тысячи метров. Это предел, его предел. За ним - смерть.