Я отпускаю тебя

– Натали, это Рэй Стивенс из криминальной полиции. Погляди прямо сейчас, что у нас есть на Йена Петерсена, белый, примерно пятидесяти лет!

Рэй гигантскими прыжками одолел пролет лестницы и скрылся за дверью с надписью «Служба защиты». Через несколько секунд его догнала Кейт, и они вместе нажали кнопку звонка у отдела по борьбе с домашним насилием. Приветливая женщина с короткими черными волосами и крупной бижутерией открыла дверь.

– Натали, удалось что-нибудь найти?

Натали впустила детективов в кабинет и развернула к ним монитор:

– Йен Фрэнсис Петерсен родился двенадцатого апреля 1965 года, задерживался за вождение в пьяном виде и нападение с отягчающими. Кроме того, в отношении Петерсена действует судебный запрет на приближение…

– Случайно не к женщине по имени Дженнифер? – спросила Кейт. Натали покачала головой:

– Мэри Уолкер. Мы поддержали ее решение уйти от Петерсена после шести лет систематических избиений. Она писала на него заявление, но он отмазался. Официальный запрет приближаться выдан гражданским судом и остается действительным до сих пор.

– А до этой Мэри по Петерсену что-нибудь есть?

– Про подружек – нет, но за десять лет до этого он получил предупреждение за нападение без отягчающих… на свою мать.

У Рэя желчь поднялась к горлу.

– Мы считаем, что Петерсен женат на женщине, связанной с гибелью Джейкоба Джордана, – пояснил он. Натали встала и подошла к серым металлическим стеллажам. Вытянув длинный ящик, она проворно перебрала содержимое.

– Вот все, что у нас есть на Дженнифер и Йена Петерсенов. Предупреждаю, чтение не для слабонервных.

Глава 45

Выставки, которые ты устраивала, были скучными; приемы мне нравились куда больше: они проходили в переоборудованных бывших складах, студиях, заводских цехах. Правда, публика там преобладала все та же: громогласные либералы в цветных шарфах. Женщины сплошь безапелляционные уродины, мужчины – вялые подкаблучники. Даже вину недоставало характера.

Перед ноябрьской выставкой ты была особенно трудной. За три дня я помог тебе перевезти твои изделия в тот склад, и остаток недели ты торчала там, якобы подготавливая выставку.

– Да сколько времени нужно, чтобы выставить несколько скульптур? – спросил я, когда ты второй вечер подряд вернулась поздно.

– Мы рассказываем историю, – ответила ты. – Гости будут переходить от одной работы к другой, и скульптуры должны говорить с ними соответствующим образом.

– Ты бы себя послушала! – засмеялся я. – Какая чушь! Ярлыки с ценами покрупнее повесь, остальное чепуха.

– Тебе необязательно приходить, если нет желания.

– Почему ты не хочешь, чтобы я там был? – Я с подозрением посмотрел на тебя. Твой взгляд был чересчур смелым, подбородок приподнят с еле заметным вызовом. Я задался вопросом, в чем причина такой внезапной joie de vivre[10].

– Я просто не хочу, чтобы ты там заскучал. Мы справимся.

В твоих глазах мелькнула непонятная искорка.

– Мы? – приподнял я бровь.

Ты на мгновение растерялась, но отвернулась и притворилась, что занята мытьем посуды.

– Я и Филипп, куратор выставки.

Ты начала тереть губкой сковородку, которую я оставил отмокать. Я подошел сзади и своим весом прижал тебя к краю раковины, приблизив рот к твоему уху:

– Куратор, вот как? Ты так его называешь, когда он тебя трахает?

– Все совсем не так, – возразила ты. Еще с начала беременности ты приняла особенный тон в разговоре со мной: подчеркнуто спокойная интонация, точно ты общаешься с орущим ребенком или с сумасшедшим. Я ненавидел этот тон. Чуть отодвинувшись, я услышал, как ты с облегчением выдохнула, и снова толкнул тебя вперед. По звуку, который ты издала, я понял, что тебе досталось в солнечное сплетение. Ты схватилась за края раковины, чтобы отдышаться.

– Ты не трахаешься с Филиппом? – прошипел я тебе в шею.

– Я ни с кем не трахаюсь.

– Ну, со мной-то точно, – сказал я. – По крайней мере, в последнее время.

Ты напряглась; я чувствовал – ты ждешь, что я проведу рукой между твоих ляжек, и даже хочешь этого. Мне было почти жаль тебя разочаровывать, но твоя тощая задница меня уже не привлекала.

В день выставки я был в нашей спальне, когда ты поднялась переодеться и замялась в нерешительности.

– Я у тебя уже все видел, – съязвил я, вынул чистую рубашку и повесил ее на дверцу шкафа. Ты разложила свой наряд на кровати. Я смотрел, как ты стягиваешь свои тренировочные штаны и складываешь фуфайку на завтра. На тебе был белый бюстгальтер и такие же трусы, и я задумался, не затем ли ты выбрала белый, чтобы он контрастировал с синяком на твоем бедре. Припухлость еще не сошла, и, присев на кровать, ты вздрогнула, словно подчеркивая – тебе больно. Ты надела широкие льняные брюки и просторную блузу из той же ткани, висевшую на твоих костлявых плечах. Я выбрал ожерелье из больших зеленых бусин на твоем туалетном столике:

– Помочь тебе надеть?