Я отвечаю за все

Инна Матвеевна отрицательно потрясла головой, будто говорить еще не могла.

Он протянул ей рюмку, налитую до краев. Она всхлипнула и выпила.

— Ваша история с разводом и прочим — история грязная, — вдруг впившись в нее глазами, заговорил он. — Я не хотел вас видеть именно из-за этой гадости. Вы вели себя недостойно — у меня сведения точные…

— Вероятно, — кротко согласилась она, — но когда любишь человека, разве так просто держать себя с достоинством?

— А вы любили его? — изумился генерал, которому такой поворот, при его душевной ясности, никак не мог прийти в голову.

Она молчала.

— Любили?

— Я — однолюб, — тихо произнесла Инна Матвеевна. — Да, да, гадость, грязь… Я способна была убить… Когда я увидела эту военно-полевую жену, на меня что-то нашло.

Слезы вновь хлынули из ее красивых глаз. Ей и вправду теперь казалось, что тогда на нее что-то нашло.

— Это так, — сказал генерал задумчиво, — это верно. Я читал, такое бывает…

Перед его умственным взором предстала Лариса Ромуальдовна — такая, какой он всегда ее видел: красавица сестричка в ту давнюю войну, в дни отступления через Бучач, высокая, гибкая, ушедшая на фронт по велению сердца из чиновной и богатой семьи.

— Завтра она вернется, — услышала Инна Матвеевна.

— Кто?

— Лариса Ромуальдовна. И мы втроем отобедаем в «Арагви». Согласны?

— А меня не разлучат с Елкой?

— Вы сошли с ума, — усмехнулся генерал. — Как бы вашего Штуба, или как он там, не разлучили с Унчанском…

Вдвоем они выпили еще по рюмке коньяку. Прощаясь, генерал бережно поцеловал ее руку, он согласился, что сейчас ей не до «Арагви».

— И все-таки, — произнес он уже в передней, — все-таки, дорогая моя Инночка, не ставьте на себе крест. Вы молоды, вашей дочке нужен отец. И хозяин в доме тоже нужен…

Глаза ее еще раз, последний, наверное, наполнились слезами, нервы срабатывали только когда надо. И с тихой твердостью Инна Матвеевна произнесла:

— Нет, профессор. Это невозможно. Я Елке — и отец и мать. А личная жизнь — разве работа не есть главное в личной жизни? Вы помогли мне стать в Унчанске врачом, я лечу, неужели этого мало?

Разве мог он запомнить, что именно она делает в Унчанске? Пусть думает, что лечит. Таким это нравится. Он ведь сам до сих пор лечит, недаром она и поймала его у подъезда клиники.

— Если что — напишите! — услышала она уже в пролете лестницы.

От нечего делать она прошла насквозь Петровский пассаж и увидела свободное такси. Деньги Палия, вынутые из сейфа, были при ней, большие деньги, огромные. Покупать нынче ей ничего не следовало, хоть комиссионные магазины и ломились от вещей, которые жгли ей глаза. И, усевшись в машину, она велела везти себя за город, но с тем, чтобы остановиться по пути у хорошего магазина, она собралась к подруге на праздник, день рождения, что ли, с пустыми руками неловко…

Лгала она от возбуждения, оттого, что ее дело вдруг сделалось, оттого, что в Москве так явственно пахло весной, оттого, что еще один рубеж остался позади и что сейчас ей никакие пути не заказаны.

— Обрат придется оплатить, — сказал шофер.

— Получите.

— Это по счетчику, — покашлял водитель. — А вообще-то…

— А вообще-то наши советские люди на чаек не просят, — с удовольствием поставила на место Инна Матвеевна зарвавшегося шофера. — Правильно я говорю?

Шофер взглянул на нее искоса и усмехнулся — бывают же такие дамы при Советской власти…

Вера Николаевна Вересова «снимала» половину дачи у матушки профессора-полковника Кофта, которая была уже столь стара и беспомощна, что нуждалась в квалифицированном уходе такой интеллигентной женщины, какой Кофту представилась Нина Леопольдовна. И Вера, как врач, приглядывала за старушкой. А к вечеру приезжал сам профессор, иногда с Цветковым, который появлялся тут только в штатском, быстро пробегал еловой аллейкой к дому и с веселой усмешкой утверждал:

— А что поделаешь? Этого у нас не любят.

Инна Матвеевна, за неимением знакомых в Москве и потому, что не достала номера в гостинице, а также из-за того, что Вера Николаевна ей понравилась в пути, на следующий же день разыскала ее и поселилась в одной комнате с Наташей.

В нынешний вечер, следом за Инной Матвеевной, прикатили Цветков с Кофтом и тоже привезли того, что именовалось у них «харчишками». Наташа спала, Нина Леопольдовна слушала рассказы старой матушки Кофта про то, как она лечилась в Каннах и как ее покойный муж ни в чем ей не отказывал. Цветков сбросил пальто, погладил своего наперсника по плешивой голове, ущипнул за щеку и сказал Инне:

— Хорош бестия? Между прочим, далеко пойдет, башка блестяще организованная. Трусоват, правда, но мы перековываемся, очень даже перековываемся…

Профессор Кофт круто покраснел, но промолчал, старательно откупоривая бутылки и открывая банки с консервами. Цветков сидел отвалясь в старом шезлонге, покуривал, чему-то посмеивался. Вера Николаевна расставляла на столе хрусталь матушки Кофт — это все перекочевало в несколько приемов с той половины на эту, на вересовскую.