Я ожидаю смерть

Я тут же рухнул на пол, и на полу надзиратели начали бить меня ногами. Удары сыпались непрерывно, будто пулемётная очередь. Каждый удар приносил боль. Я закрыл, как мог, голову руками. Ведь голова – она важна, она командует всем телом. И если голова будет цела, то я как-то смогу погасить нестерпимую боль в остальных частях своего тела. Но постепенно голова затуманивалась больше и больше, и тело моё от связи с жизнью было отключено: я потерял сознание. Сколько меня били, как били, я не знал…

Очнулся я оттого, что на меня лилась вода, её было много, но лилась не долго. Сознание ко мне вернулось, но я продолжал лежать неподвижно. Моё тело словно получило команду: не шевелись. Пошевелишься – будут бить. Надзиратели во время битья звереют (правда, сравнивать их со зверями нельзя, у зверей этого нет), появляется нездоровый азарт, они ищут именно такие части тела, куда ещё не ударяли их ноги, чтобы удары попадали туда, где я не жду. Бьют профессионально.

Я вспомнил слова Николая Ивановича:

– Запомни, Алексей Иванович, и в средневековые времена и сейчас бьют, чтобы к моменту казни арестованный выглядел так, чтобы все видели, что в тюрьме не истязают, не пытают, не подвергают арестованных различным мукам.

– Николай Иванович, – я тогда возразил ему, – ведь если нас будут казнить не перед населением, не перед людьми, а тайно, тогда нас могут уродовать, как хотят. Никто не увидит следов пыток…

– Да, Алексей Иванович, ты прав, – сказал Николай Иванович. – Если нас не будут казнить всенародно, то наш вид уже никого интересовать не будет…

Эти мысли мелькнули в моей голове молнией.

Поэтому, очнувшись, я лежал не шевелясь. Лежал, как мёртвый. Но надзиратели были не новички, прошли школу ведения допросов, пыток и истязаний, поэтому свою работу делали со знанием дела.

Они поняли, что я очнулся, и что я жду новых ударов. Но опыт им также подсказал, что бить меня больше не следует. Ведь я могу уйти на тот свет раньше, и, конечно, им придётся отвечать за мою преждевременную смерть.

Надзиратели подняли меня с пола и потащили к следователю.

– Ну, Иванов, – сказал следователь, когда я оказался перед ним, – получил первую ягодку? Будешь говорить?

Я еле стоял на ногах, голова у меня кружилась, я готов был снова упасть на пол.

Следователь уловил этот момент и рукой показал надзирателю, чтобы тот принес мне табурет. И я плюхнулся на подставленный табурет, как падает на землю полный мешок зерна. Голова у меня непроизвольно опустилась на грудь.

– Будешь говорить, Иванов? – продолжал следователь, не глядя на меня, и не видя мою опущенную голову. – Или дать тебе ещё одну ягодку? Сознавайся быстрее, отвечай на все вопросы, которые я тебе задавал ранее. Ты, Иванов, наверное, понял, что я тоже устал. Мне нужно отдохнуть так же, как и тебе.

Я ничего не ответил. Только стёр с губ воду, ощутив соленый вкус. Взглянул на руку и понял, что эта была моя кровь. Откуда она текла, я не знал: изо рта, из носа, или из содранной на щеке кожи.

Следователь подозвал к себе надзирателя и, налив воду из графина в стакан, велел подать его мне. Я обеими руками вцепился в стакан с водой и начал жадно пить воду большими глотками. Но… не тут-то было. Надзиратель, ударив меня по голове, умело вырвал у меня стакан, и остатки воды вылились на пол.

Как тонко, умело, изуверски было у них всё это отработано. Спектакль разыгран как по нотам. В немецком плену такого не было, хотя и там место заключения не было курортом.

Глава шестая Поединок

Как нелюди находят различные способы издевательств, изощрённые и страшные? Их учат, или они сами делают открытия?

Все эти вопросы как молнии мелькнули у меня в голове. Я продолжал думать. Это придавало мне сил и помогало продолжать не равный поединок со следователем. Невольно я рассмотрел его лицо и, особенно, глаза, хотя их-то мне было рассмотреть довольно сложно. Всё же мой взгляд и его встретились. Но взгляды у нас были разные. Мой – сильный, его – трусливый, подлый. Он это знал, понимал, и поэтому старался на меня не смотреть.

Я молчал.

Следователь понял, что я больше ничего не скажу. Он хотя и был молод, но опыт приобрёл большой. Следователь дал команду, и меня поволокли в камеру, в ту, в которой я уже был. Конвоиры бросили меня на пол.

На этот раз, когда я оказался в камере, и за мной закрыли дверь, ко мне навстречу поднялись три – четыре сокамерника. Они аккуратно, как могли, подняли меня и довели до нар. Затем уложили на место, которое было услужливо освобождено перед этим.

“Хотя и уголовники, но что-то человеческое в них осталось”, -подумал я. – “Всё же они на голову выше работников репрессивного аппарата государства”.

Рядом со мной лежал Николай Иванович, тоже избитый, полуживой. С ним тоже поработали “умело”, как и со мной. На лице у Николая Ивановича виднелись следы крови, которая была стёрта, очевидно, сокамерниками. Один из сокамерников уже протирал мое лицо мокрой тряпкой. Следы издевательств, однако, стереть с лица было невозможно.