Кровь отхлынула от лица Марти; испуганная Руфь бросилась к нему, а Омар, крикнув, чтобы срочно принесли стакан вина, решительно взял хозяина за плечи и заставил сесть.
82
На следующий день бледный, осунувшийся Марти, одетый во все черное, стоял в соборе рядом с Эудальдом Льобетом, который читал при свечах то самое вчерашнее письмо. Минувшая ночь оказалась одной из самых долгих в жизни Марти. Дочитав письмо, он, несмотря на беспокойство Руфи, удалился к себе. Образ любимой Лайи, которую изнасиловал злодей-отчим, пока он разъезжал по свету, стоял у него перед глазами, а сердце переполняло раскаяние. Он метался и рычал, как загнанный зверь, срывая свой гнев на дверях и мебели, молотя по ним кулаками, пока в изнеможении не разрыдался. К утру его гнев перегорел, превратившись в мрачную злобу, а в покрасневших от слез глазах стояла боль и жажда мести.
Каноник поднял глаза от пергамента и посмотрел на своего друга.
— Ну, что скажете, дон Эудальд?
На мгновение священник заколебался.
— Слишком сложное это дело, — признался он. — Долго придется объяснять.
— Я так понимаю, вы знали об этом и раньше?
— Да, знал. Но как священник, я обязан хранить тайну исповеди.
— Но ведь вы же мой друг! — в отчаянии воскликнул Марти.
— Это не отменяет моего долга и моих обетов. Первый мой друг — Христос, и я не могу пренебречь данным Ему словом.
— Вы разочаровали меня, Эудальд.
— Я оказался перед тяжелым выбором между вами и долгом священника. Если бы вы знали, Марти, скольких бессонных ночей стоил мне этот выбор!
— Но тогда... — Марти не верил своим ушам. — Неужели вы допустите, чтобы столь чудовищное злодеяние осталось безнаказанным?
— Так я понимаю свой долг, — печально ответил священник. — Я не вправе никого судить или отвергать; мой долг состоит в том, чтобы ненавидеть грех, но при этом сострадать грешнику и, насколько это в моих силах, облегчить его совесть. Я не могу лишать людей веры в то, что во мне, как в любом священнике, живет святой Петр, от чьего имени церковь дала мне власть прощать грехи тех, кто приходит с раскаянием, не говоря уж о том, чтобы выдать хоть слово из услышанного на исповеди.
— Значит, вы спустите ему с рук это чудовищное преступление?
— Марти, не пытайтесь заставить меня нарушить обеты. Еще раз повторяю: я не имею права судить кого-либо, миссия — прощать. Единственное, что я могу сделать — использовать кое-какие фрагменты этого документа. Дайте мне подумать.
Руки Марти дрожали, как будто были готовы порвать в клочки все, что окажется в пределе досягаемости.
— Мы должны хорошо подумать, прежде чем принимать решения, — заметил каноник. — Советник — один из промов Барселоны, доверенное лицо графа, и его щупальца тянутся повсюду.
— Я не столь щепетилен, как вы, — ответил Марти. — И не смогу смотреть на себя в зеркало, если не найду на него управу.
— И что же вы собираетесь делать?