Я, подельник Сталина (СИ)

— Говоришь, ты учитель истории? Неужто так все переврали в учебниках истории? Если хочешь знать, февральская революция 1917 года и отречение от престола Николая Второго стали для нас, большевиков, полной неожиданностью. Как снег на голову. Сами эксплуататоры и устроили этот переворот, да еще в военное время — когда рабочие и крестьяне сотнями тысяч погибали в окопах, отстаивая интересы тех же эксплуататоров. С жиру начали беситься, вот и добесились. Еще в начале 17-го года Владимир Ильич выступал с речью, что не рассчитывает дожить до грядущей революции, что её увидит только молодёжь. А февральские события, пустившие страну под откос, Владимир Ильич справедливо назвал заговором англо-французских империалистов. В Россию вернулся из Швейцарии только в апреле. Февраль и апрель, неужто так трудно сопоставить эти две даты и сделать правильные выводы? Троцкий, Лев Давыдович, приехал еще позже. Как они могли устроить революцию, если находились далеко от столицы? Потом, конечно, решительно вмешались. Не могли не вмешаться.

— Так ты… так вы же сами потом напишете «Историю ВКП(б)», а там сами подробно расписали, вернее, распишете, что главная движущая сила революции — именно большевики. Остальные только путались под ногами и мешали.

— Нэт, не напишу! В твоей реальности, вероятно, хотел усилить свои позиции заслугами других политических сил, получилось — приписал себе и товарищам их вину… Такого больше не будет!

Марат мстительно посоветовал:

— А вы попробуйте писать и говорить только правду. Это легче всего!

Сталина ничуть не смутил ерническая интонация.

— В политике не всегда так получается. Но ты прав: искажать историю не стоит. Если в какой-то момент времени нельзя сказать правду, лучше промолчать или… или действовать исходя из обстоятельств. Да, да, решительно действовать исходя из обстоятельств, пока что неведомых всем остальным. Ты только представь, в деревянном здание собралось очень много людей. Идет собрание или концерт. А ты заметил, начинается пожар. И что, сразу во всю ивановскую гаркнешь «Пожар!!!»? Так люди друг друга передавят, бестолковым стадом будут толкаться и закупорят все выходы! Умный человек поступит по другому. Но потом надо будет все подробно разъяснить, как все случилось. А то ведь самого потом обвинят в поджоге.

— Иосиф Виссарионович, спрашиваю не образно, а буквально — а как бы вы поступили в случае пожара?

— Так что же тут хитрого. Подходишь к заднему ряду и тихо шепчешь крайнему товарищу: «В здание пожар. Передай по цепочке и быстро выходи».

Марат возмутился:

— Так у передних рядов не будет шанса спастись!

Большеусый недобро прищурился.

— Давай, давай, ты еще вспомни про слезинку ребенка Достоевского. Мне тут эту слезинку свои интеллигенты постоянно напоминают, укоряют, понимаешь ли.

Смачно и непонятно выругался, наверное, по-грузински и продолжил:

— А если на одной чаше весов слезинка одного ребенка, на другой — тысяча, миллион, море слез других детей? Какая-нибудь кисейная барышня или салонный поэт сразу убегут от такого выбора, поставленного судьбой. Даже не захотят подумать, ведь они своей трусливостью обрекают и этого, одного ребенка, и всех остальных. Нет, они лучше стишки про это сочинят. Да еще чтобы все видели, как они страдают и как им тяжело. Тьфу! А мужчина должен попытаться спасти большее количество людей, даже ценой этой самой слезинки.

— Но вы же не будете отрицать, большевики сильно постарались, чтобы расшатать империю?

Сталин саркастически посмотрел на собеседника.

— А почему ты думаешь, дескать, в империи было так хорошо? Неужели народ у нас такой глупый, пришли большевики-агитаторы и все поверили, что белое — черное, черное — белое? Зачем людей за глупых баранов держишь!? Нет, в России царил не Николай, в России царили банкиры и промышленники, готовые продать свою мать за копейку, не то, что Родину. В России царили бездельники-вольнодумцы, подбивающие народ к смутьянству, в России царили голод и нищета, невежество и продажность властей. Да что много говорить. Я тебе тут из умной книги почитаю, подумай, разве можно было с таким мириться?

Вытащив из комода книгу в потрепанной дерматиновой обложке, Большеусый начал монотонно читать. Марат сразу почувствовал: за наигранной бестрастностью голоса пытался скрыть что-то очень личное. Такое, что хочется выкинуть из памяти, но не получается. Внимательно прислушался.

— Ты их жалеешь… Жалко тебе их. А они нас жалели? Враги плакали от слез наших детей? Над сиротами убитых плакали? Ну? Моего отца уволили после забастовки с завода, сослали в Сибирь… У матери нас четверо… Мне, старшему, девять лет тогда… Нечего было кушать, и мать пошла… Ты смотри сюда! Пошла на улицу мать, чтобы мы с голоду не подохли! В комнатушку нашу — в подвале жили — ведет гостя… Одна кровать осталась… А мы за занавеской… на полу…

Большеусый судорожно сглотнул комок в горле, продолжил.