Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Когда выбираете для постановки ту или иную пьесу, какая идея движет Вами, что хотите донести зрителю?

– Идея очень простая, никаких умничаний вы от меня не услышите: организовать культурное событие. Сейчас все в погоне за событиями – чтоб лом стоял, – время – то коммерческое, деньги нужно вышибать и т.д. Но я настаиваю на первом слове: культурное событие, чтобы происходящее здесь было предметом культуры, иногда даже в ущерб массовости. Я осознаю идеализм своей позиции.

– О Вас говорят, что Вы режиссер сорокалетний, но не чуждый новаторства. А что такое для Вас новаторство?

– Я никогда в жизни не искал и не делал что – то необыкновенное, такое, чтобы приобрести имидж новатора. Просто меня очень не удовлетворяло и до сих пор не удовлетворяет состояние дел в актерской и режиссерской профессии, вообще состояние дел в театре. Я имею в виду саму профессию, сами корни. Настоящая школа, разнообразная школа «убивается» на каком – то отрезке от школы к театру. И кажется, что причины коренятся уже в самом следовании профессии. Эта проблема волновала меня всегда: отчего играют плохо, отчего ставят плохо, почему мало хороших художников, сценографов, почему мало талантливых произведений? Наверное, в этом и есть мотор художника, мотор творчества. Поэтому новаторство мое связано с моим традиционализмом. Чего уж такого новаторского было в «Чинзано»? Я просто услышал за текстом такое настроение, такую энергетику и трех парней, которые все это умели передать. И, требовательно относясь к каждой строчке текста, мы стали окружать его жизнью. Я себя не считаю новатором, наоборот.

– А кого считаете?

– Для меня маяк – это Толя Васильев. Анатолий Александрович. Я провел с ним много времени, два года был актером в его так и не вышедших работах и вирусом режиссуры обязан ему. Он все время идет впереди. Небезошибочно. Но пробивается. А вот новаторов в кавычках – пруд пруди, но это все дилетанты и графоманы, я очень осторожно к ним отношусь.

– А такую классическую пьесу, как «Ромео и Джульетта», считаете, можно ставить как авангардную?

– В спектакле, который я сейчас репетирую, не будет костюмов эпохи Возрождения, не будет кирас, шпаг, рапир, шлемов. Будут другие костюмы, будут другие люди – современные. Но и автоматов Калашникова тоже не будет.

– И текст останется неизменным?

– Абсолютно. Ни строчки не изъято. Кстати, это премьера нового и, по – моему, замечательного перевода. Я же хочу рассказать просто историю, которая в этой пьесе заложена. На самом деле просто рассказать историю – непросто. Разучились мы рассказывать истории. Может быть, в этом тоже есть авангардизм, как вы говорите. Я хочу рассказать историю о том, как дети не успели пожить. Вот и все . Эта история могла произойти и вчера, может случиться и сегодня.

– А почему решили ставить именно «Ромео и Джульетту»?

– Здесь все сошлось. Сошлись мои стратегические воззрения на то, о чем мы с вами только что говорили. До сих пор в Театре Пушкина выходили не мои спектакли, а те, что были заявлены и запланированы до моего прихода. И у меня было время осмотреться и понять, как быть дальше. Для меня важен молодой спектакль, без звезд. То есть я бы так сформулировал: задача, наоборот, рождения звезд. Если в филиале театра в спектакле «Академия смеха» известные и опытные актеры – Андрей Панин и Николай Фоменко – сами скрутили ситуацию, в новом спектакле задача прямо противоположная: показать молодую энергию, молодой спектакль. А поскольку пьеса в каком – то смысле о детях, на заглавные роли приглашены молодые люди, студенты третьего курса школы – студии МХАТ им. А.П. Чехова, которые только должны открыться. Это для меня принципиально. И, соединяя их со средним поколением театра, вернее, молодым поколением, поскольку маме Джульетты у Шекспира 27 лет, я хотел бы максимально приблизиться к тому, что просит автор. Мне бы очень хотелось влить в театр «свежую кровь». И, конечно, хотелось бы, чтобы звезды рождались.

– А тем, чтобы занять в будущих спектаклях всю труппу театра, Вы озабочены?

– Безусловно. Будут заняты все, кто хочет и может играть.

– Что для Вас понятие «режиссерский театр»?

– Двадцатый век определил в театре диктат режиссуры. Константин Сергеевич и Владимир Иванович рождению этой профессии очень поспособствовали. И теперь, конечно же, именно режиссер определяет стиль и поведение актеров на сцене. Я отношусь к этому как к данности. Но! С другой стороны, меня здесь многое не устраивает, поскольку самый главный передатчик искусства все же актер: именно он входит в ежесекундный контакт с публикой. И я считаю, что в каком – то смысле режиссерский театр актерское искусство убил. Как все это гармонизировать, как сделать, чтобы творцами спектакля были все три составляющие этого акта – режиссер, актер и публика? Чтобы они были творцами секунды (театр – самое живое, самое уникальное и самое последнее искусство: уникальное оно потому, что происходит сиюсекундно и сейчас, последнее, ибо после себя ничего не оставляет, кроме воспоминаний об этой секунде.