Я помню, в северной деревне…

Есть за Тотьмой река Царева,
В тихих плёсах кувшинкам рай,
Повернёт направо, налево,
Золотые рубли собирай.

Околдует красою таёжной,

Позабудешь и Волгу, и Дон,
Чернецом-камышом завороженно
Будешь бить перед нею поклон.

Иль протянет с берега руки,

Покачнёт нечаянно чёлн,
И нахмурит брови-излуки,
И закружит и вглубь повлечёт.

Зашевелится в омуте нечисть,

Померещится леший на пне,
И кикимора прыгнет на плечи
Из косматых еловых ветвей.

1966

* * *

Сюда мы плыли сквозь туман и ветер,
Когда взошла над озером заря,
Стояла церковь, лик её был светел
И тёмен от осеннего дождя.

Вокруг неё лишь острова да плеса,

И стало ясно: Кижи – не Кижи,
Над озером торжественно и просто
Летели главы: из гнезда – стрижи!

2.

К старинной Тотьме «Метеор»
мчал меня по Сухоне вечерней,
лесной реки раздавшийся простор,
воды глубокой плавное теченье.

На кручах, как дружины Ермака,

стояли ели, ожидая ночи,
горело солнце на вершинах-шишаках,
кровавый бой как будто им пророча.

Тот древний путь мне не забыть теперь,

дороги той я малая песчинка,
что помнит на Днепре Кисаню дебрь
и говор фряжский ладожского рынка.

* * *

Я в отпуске. Я сельский житель.
Я тело отдал солнцу и воде,
глаза я подарил святой обители,
а душу я вручаю, Русь, тебе!

Колоколами озвони мне сердце,

пускай окрест ликует перезвон,
я распахну души невидимые дверцы,
врывайся, Русь, в меня со всех сторон!

Входи полками, в шлемах и веригах,

шальной историей, о будущем мечтой,
и Словом о полку несчастном Игореве,
сраженьем с иноземной саранчой.

И гневной жизнью протопопа Аввакума,

и градом Китежем под синею волной,
и широтой вселенского разгула,
и тишиной обители лесной!

* * *

Как стрекочет кузнечик в прокосиве,
словно душу сшивает мою,
словно верит – нет в мире осени,
только лето одно – как в раю.

Ты, кузнечик, невидимый мастер,

стрекочи, стрекочи, что есть сил,
шей, дружок, свое шумное счастье,
жизни трать своей солнечный пыл.

* * *

Заворожены белой ночью,
тихо в поле берёзки стоят,
будто вышли в него нарочно
и какую-то тайну хранят.

Незаметно на дальних покосах

копит силы к рассвету туман,
чтоб завиться в берёзок косы,
чтоб обвить лентой тонкий их стан.

Тихо в поле. Душа что-то знает,

только тоже тайну хранит,
и сама о себе забывает,
не гнетёт её мысль, не томит.

Тихо в поле. Лишь где-то несмело,

как сквозь сон, прокричит дергач,
и покажется – в мире целом
одинок ты, как птицы плач.

И тут вспомнит душа, что хранила:

тишину вот этих полей,
что уж раньше в ней всё это было,
и навеки останется в ней.

* * *