Я посадил дерево

Внутри никого не было и, видимо, давно. Стол был слегка сероват от тонкого слоя пыли, почва у растений была сухая, весь сад прел и густо и влажно пах от недостаточной вентиляции. Стены у этого места были восхитительные – такое же рамочное стекло вдоль всего сада, ведущее взгляд прямо на улицу, каждый раз не могу оторваться. Я прошёлся по узким угловатым дорожкам, осматривая зелень и пытаясь дозвониться до Исхана. С важным видом бизнесмена, держа телефон у уха, я проводил руками по стеблям, крутил листочки, будто привередливый оценщик, но трубку никто не брал. Я вернулся ко входу, на столе лежал новенький дневник, подписанный ручкой на обложке: "дневник болезни". Я стёр пыль, которая скаталась во влажные комки и испачкала руку, открыл дневник и прочитал всё, там написанное.

Домой я зашёл не сразу, сперва решил навестить маму. Она снова лежала, я снова безответно поздоровался и прошёл мыть руки, как всегда. Внутри снова было прохладно, а за окном было темно. Благодаря коктейлю из разных трав, мама остаётся при жизни, пусть и не в сознательном состоянии – после инсульта, три года назад, она впала в кому и должна была умереть. Иногда я подмешиваю ей некоторые травы – раз в две недели или месяц – и тогда на губах её появляется улыбка, и я надеюсь, что таким образом делаю её бессознательную жизнь лучше, хотя бы немного. Сегодня именно такой день. Мама лежит на подушке и блаженно улыбается, мечтая о чём-то своём, неуловимом, купаясь во сне, а я сижу рядом и думаю. Чтобы немного сбить тяжёлую грусть, я включил маме и себе музыку – отдельный плейлист, который я составил по воспоминаниям из детства. Кажется, маме нравились эти песни.

Глава.

Я ковырялся в супе большой металлической, смешно выглядящей в моей маленькой руке, ложкой. Не понимая, почему папа зол на меня, а кричит на маму, я передвигал вареную яичную кудрю вдоль тарелки. Картофельные скалы торчали в солёном (и немного перчёном) море, создавая опасности для попавших в эту смертельную бухту мореплавателей. Вот, например, чуть поодаль идёт торговый корабль из пряно-пахнущей восточной страны. На корабле люди желтовато-копчёного цвета кожи обнаружили предателя и подумывают сбросить его на необитаемом острове прямо за этими скалами. Но предатель – и не предатель вовсе, он не хотел ничего плохого, потому честно и смиренно отдался в заложники своему капитану, которому несколько лет назад он присягнул на верность.

Но я знаю, что в лабиринте этих острых скал они найдут лишь свою погибель, пробив большие дыры в бортах своего судна. Нет. Я отодвинул картошину чуть дальше. Они пройдут эти скалы, скребя бортами об острые куски камней, но услышат эхом раздавшийся вой. Чуть дальше за этими скалами, куда ни один корабль не доходил ещё целым, живёт подводный хищник, щупальцами своими он высасывает внутренности людей, пережёвывая их своим зубастым ртом вместе с костями. Кожу он не переваривает. Заложник станет невольным спасителем команды. Я наклонил на себя белую тарелку, выпив большую часть прохладного бульона. Теперь они оказались в неизведанном месте: вокруг лишь сумрачный пещерный мрак, звон камней раздаётся эхом, капитан кашляет солью, заложник пытается ополоснуть кровавые от верёвок руки, оставшийся одноногим юнга, плачет на скалистом берегу, не замечая расцарапанной спины. Мама позвала меня к себе.

Отец умер, когда мне было тринадцать. На своих вторых в жизни похоронах, я стоял над чёрным гробом и смотрел на его лицо. Обильные усы стекали вдоль губ, подбородок был выбрит, глаза закрыты. Пиджак и рубашка были стянуты так, будто отцу тяжело в них дышалось. Я знаю, что причиной смерти был сердечный приступ, но мама рассказала об этом лишь когда мне было семнадцать. Кажется, после смерти отца она плакала ещё три года без передышки и не могла проронить и слова. Наверное, поэтому она пересаливала всю еду.

Мне было шестнадцать, когда я решил сделать в своей комнате перестановку. Почти до верха я заставил всё цветами, которые только смог найти в квартире и жил так около года, спал на верхнем ярусе, над столом, под широкими листьями – намного приятнее закрывать глаза под дуновение диковатого ветра. День на третий какая-то птица (видимо, залетела через открытую форточку) начала будить меня по утрам. Не знаю, где точно она гнездилась, но червей она успешно откапывала из-под ламината, а мелких насекомых снимала с ветвей и листьев, так что мы подружились, хоть я её никогда и не видел.