Я – посланник

Он ничего не отвечает, только прихлебывает. А я проезжаю Эдгар-стрит и, нарезая круги, постепенно приближаюсь к западной окраине. Там начинается грунтовая дорога, она ведет к месту под названием Собор. Это скалистая вершина горы. Под ней на многие мили тянется бушлэнд[3]. Мы еще не выехали из пригорода, а мужик уже уснул. Фляжка выпадает из руки и выплескивается на него. Я еду дальше.

Проходит полчаса, и я уже на грунтовке. Путь по ней занимает еще полчаса. На месте мы оказываемся в начале второго. Я заглушаю двигатель, и мы остаемся одни, в тишине.

Пора становиться злым. Смогу ли я, правда, рассвирепеть до нужной кондиции – это еще вопрос.

Выхожу из машины и иду к пассажирскому сиденью. Открываю дверь. И бью мужика по лицу пистолетом.

Ноль реакции.

Еще один удар – то же самое.

Он резко приходит в себя только с пятого раза. Пробует языком кровь из носа и рта.

– Просыпайся, – приказываю я.

Видно, что мужик завис и явно не понимает, где он и что происходит.

– Выходи из машины.

Пистолет целит ему прямо между глаз.

– Не советую рыпаться. Он заряжен, не сомневайся.

Мужик еще не протрезвел, но, похоже, все понял – глаза круглые от страха. Он явно хочет сделать резкое движение, – но тут же понимает, что он из машины-то едва может вылезти. Кое-как он встает на ноги, и я веду его вверх по грунтовке, подгоняя тьгчками пистолета между лопаток.

– Пуля пробьет позвоночник, – говорю я, – и ты останешься здесь подыхать. А потом я позвоню твоим жене и дочке: мол, приходите, посмотрите. Знаешь, что они будут делать? В пляс пустятся. Здорово, правда? Или прострелить тебе череп? Быстрая смерть все-таки. Ну, что выбираешь?

Он оседает на землю, и я одной коленкой придавливаю ему плечо, другой поддаю в спину. Колени у меня острые, мужику явно приходится несладко. Пистолет холодит ему шею.

– Ну, каково это, чувствовать смерть за спиной?

Голос у меня немного дрожит, но в общем и целом звучит довольно твердо.

– И знаешь что? Ты это заслужил.

Я отскакиваю и рычу:

– А теперь встал и пошел. Или умрешь на месте.

И тут до меня доносится звук.

Он поднимается снизу, от земли.

И я понимаю, что это. Мужик всхлипывает. Однако сегодня ночью мне не до сантиментов. Я должен убить этого человека. Потому что он сам убивал – жену и ребенка. Медленно, не прилагая никаких усилий и с полным презрением к страданиям жертвы. Он делал это каждую ночь. И только мне одному, ничем не примечательному жителю пригорода, Эду Кеннеди, выпал шанс положить этому конец.

– Поднимайся! – Я снова отвешиваю ему пинок.

И мы плетемся к вершине горы. К Собору.

На самой макушке скалы останавливаемся. До края обрыва не более пяти метров. Дуло пистолета целится ему в затылок. Я стою в трех метрах от мужика. Дело практически выполнено.

Вот только…

Меня начинает трясти.

Ноги и руки дрожат.

Меня шатает и колотит от одной мысли: «Убить человека». Вчерашний настрой куда-то исчез. Ощущение непобедимости ушло, и я вдруг оказался лицом к лицу с мыслью: «Придется делать то, что должен, без всякой помощи извне. Есть только моя несовершенная человеческая природа – и все».

Я делаю глубокий вдох. И понимаю: это конец. Ничего у меня не получится.

Кстати, хочу спросить.

А как бы вы поступили на моем месте? Скажите! Нет, правда, признайтесь честно!

Впрочем, что вас спрашивать – вы же далеко. Пальцы переворачивают страницы книги, рассказывающей чужую историю. Она странным образом входит в вашу жизнь, но глаза-то, они не видят того, что передо мной! Для вас эта история – несколько сотен страниц. А для меня – реальность. Я буду и дальше жить с этим, каждый раз думая: «А оно того стоило?» Для меня жизнь разделится на «до» и «после». Я убью этого человека и умру сам. Внутри себя. Мне хочется заорать. Завопить во все горло, требуя ответа на вопрос: «Почему?!» С неба, как сосульки весной, падают звездочки, но я безутешен. И выхода-то никакого нет. Мужик оседает на колени, а я стою и жду.

Жду.

Перебираю варианты.

Пытаюсь отыскать лучший.

Жесткая рукоять пистолета впивается в ладонь. Она холодная и теплая, скользкая и твердая одновременно. Меня трясет с ног до головы, я понимаю: чтобы выстрелить, нужно прижать дуло к затылку этого человека. Иначе промахнусь. Придется всадить в его плоть пулю, а потом смотреть, как из раны бьет красная человеческая кровь. Он станет еще одной жертвой всеобщего, безликого насилия. И сколько бы раз я ни говорил себе: «Эд, ты поступаешь правильно», все мое существо умоляет ответить: «Почему именно я должен был нажать на спусковой крючок? Не Марв, не Одри, не Ричи, а именно я?»

В голове орут «Proclaimers».

Нет, вы только представьте себе.

Вообразите: убить кого-нибудь под звуки песни, которую поют два шотландских ботана в очочках и со стрижкой-бобриком. И как прикажете мне слушать эту песню потом? А если ее по радио передавать будут? Я же стану думать только о ночи, когда убил человека! Отнял у него жизнь собственными руками!

Я дрожу и жду. Трясусь и жду.

Мужик падает на землю и принимается храпеть.

И храпит так несколько часов подряд.