Я — посланник

Повторив название стихотворения еще раз, я в полном восторге хватаю его за морду — ура! Ключ к разгадке пикового туза в моих руках!

По крайней мере, я понял, что к чему.

Стихотворение «Бесплодная женщина» написала поэтесса, которая покончила жизнь самоубийством. Точно, ее звали Сильвия Плат.

Пошарив по дивану, нахожу карту: вот оно, ее имя, третье в списке. «Это писатели, — понимаю я. — Все трое». Грэм Грин, Моррис Уэст, Сильвия Плат. Странно, правда, что я про первых двоих даже не слышал, — но ничего не поделаешь, всех не перечитаешь. Но вот про Сильвию я знаю наверняка. Мы с ней теперь прямо запросто, без церемоний и фамилий, можем друг к другу обращаться. Привет, Сильвия, я тебя знаю. С гордостью можно признать, что загадка отгадана.

Еще некоторое время я заседаю на диване, восторгаясь собственной сообразительностью. Словно мной открыта некая древняя тайна — вот такое ощущение. Ноги-руки не гнутся, ребра тоже чертовски болят, но я собираю все силы в кулак и поедаю завтрак: хлопья с каким-то явно просроченным молоком, — поэтому туда щедро набухан сахар.

И только где-то в семь-тридцать до меня доходит: загадка-то так и не отгадана! Адресов-то у меня нет! К кому идти? Какие послания доставлять?

«Ну что ж, надо пойти в библиотеку», — решаю я.

Но сегодня, как на грех, воскресенье. Нужно ждать, пока библиотека откроется.

Ко мне заходит Одри.

Мы смотрим кино, — она слышала про него хорошие отзывы.

Кино и впрямь неплохое.

Мне очень хочется узнать, где она была прошлым вечером, но я воздерживаюсь от расспросов.

Зато рассказываю про пиковый туз, имена и про то, что собираюсь идти в библиотеку. Мне почему-то кажется, что в воскресенье она открыта с двенадцати до четырех.

Одри пьет кофе, который я заварил. Губы у нее красные-красные, и я мечтаю просто вот так встать со стула, подойти и поцеловать их. Почувствовать, как они тепло и мягко прикасаются к моим. Хочу, чтобы мое дыханье попало в такт с ее, хочу вдохнуть и выдохнуть вместе с ней. Хочу нежно укусить ее за шею. И провести пальцами по спине. Запустить их в роскошные светлые густые волосы.

Очень-очень хочу.

Не знаю, что со мной этим утром.

И вдруг понимаю: я — наконец-то! — что-то заслужил! Разве мало сделано? Скольким людям я помог — хотя бы чуть-чуть! А тех, кого следовало наказать, — наказал. Хотя причинение боли живому существу — вовсе не то дело, которым хочется гордиться.

«Ну разве я не заслужил хоть малюсенького, но поощрения? — думаю я. — Что, от Одри убудет, если она полюбит меня хотя бы на секунду?» Да нет, все понятно и очевидно: ничего не произойдет. Она меня не поцелует. Дотронется в лучшем случае. А я буду бегать по городу, получать по морде и под дых, на мне и дальше будут оттаптываться все кому не лень. И что мне за это будет? А, Эд Кеннеди? Какова твоя награда за усилия?

А я вам отвечу.

Нету ее, этой награды. Не предусмотрена.

Впрочем, я не совсем честен.

Это ложь, и будь я проклят, если продолжу врать самому себе. Нет, все. Хватит. Это мы уже проходили. Все осталось позади, ведь я выполнил задания туза крестей.

Хватит.

Хватит скулить.

И тогда я совершаю абсолютно дурацкий поступок.

Меня вдруг поднимает со стула, я подхожу к Одри и целую ее. Сбывается моя мечта: ее красные губы касаются моих, наше дыхание попадает в такт, глаза закрыты, но вся она — как на ладони: мысли, чувства. Они врываются в меня, обтекают со всех сторон, пролетают над головой — а меня бросает то в жар, то в холод, и ноги подгибаются, как у подстреленного.

Я убит — навылет — поцелуем. А потом наши губы отрываются друг от друга. В образовавшуюся между мной и Одри пустоту осторожно прокрадывается тишина.

Во рту — вкус крови.

А потом я вижу кровь на губах у Одри — и удивление на ее лице.

О боже правый, у меня даже поцеловаться как следует не получилось! Я замазал ее кровью с разбитой губы!

Закрыть глаза.

Крепко-накрепко закрыть.

И тихо сказать:

— Одри, извини.

И отвернуться.

— Не знаю, что на меня нашло, я…

Слова иссякают. Очень предусмотрительно с их стороны. А мы с Одри стоим на кухне друг напротив друга.

У обоих на губах кровь.

Я принимаю ее решение, — она не хочет позволить себе любить меня. Но знает ли она, что никто и никогда не будет любить ее сильнее? Одри вытирает губы, я снова извиняюсь. А она вежливо улыбается, говорит, что ничего страшного. Просто не хочет портить сексом дружбу. Наверное, ей проще заниматься сексом, а не любовью. Не рискуя привязанностью. Что ж, если она не хочет, не желает любви — от кого бы то ни было, — я должен уважать ее выбор.

— Все в порядке, Эд, я не сержусь, — говорит Одри.

Она действительно не сердится.

Здорово все-таки, что мы с Одри всегда остаемся друзьями. Как-то оно так у нас хорошо получается — несмотря ни на что. Мы друзья — это факт. Однако мне кажется, это не навсегда. И надолго ли?

— Эд, улыбнись, — смеется она, собираясь уходить.

Разве можно ей отказать?

Я улыбаюсь.

— Удачи с пиками, — говорит Одри.

— Спасибо.

Дверь закрывается.

Время к двенадцати, пора идти в библиотеку. Я надеваю ботинки и выхожу из дому. И по-прежнему чувствую себя круглым дураком.