Я, Потрошитель

Мы находились в ущелье темноты, поскольку в темноту был погружен весь Уайтчепел, так как отцы города не проявили щедрости в отношении газового освещения беднейшего района. На противоположной стороне улицы царило какое-то оживление; я увидел освещенные окна Клуба анархистов, куда недавно наведался, высматривая, что к чему. Мы прошли по Бернер, мимо вывески на фасаде «Международный клуб образования рабочих», внизу маленькими буквами перевод на идише. Яркий свет из окон второго этажа остался в стороне, потому что мы держались близко к стене здания. Услышав доносящиеся сверху буйные раскаты, я понял, что не за горами бесконечный хриплый припев «Интернационала».

Мы прошли мимо, и политический гвалт не то чтобы совсем умолк, но затих, превратившись в неясный шум. Впереди открылся проход между зданиями, а в глубине его, всего в нескольких шагах, двустворчатые ворота, исписанные неразборчивыми белыми каракулями. Поскольку я хорошо разведал местность, я знал, что там находится: несколько зданий сразу же за южной стеной клуба и «двор», где устроили свои мастерские шорник и скорняк; рядом заброшенное строение, в котором когда-то была кузница, затем конюшни, но теперь в нем обитали только одни крысы.

Здесь и будет конечная точка путешествия моей прекрасной. Ворота были не заперты, и мы, приоткрыв створки, проскользнули внутрь и оказались в узком проходе между зданием клуба и отстоящим от него меньше чем на пятнадцать футов жилым домом, где, всего в нескольких шагах от улицы, было темно как в царстве Аида. Нас поглотил мрак, и моя прекрасная взяла меня за руку – я постарался сделать так, чтобы она не нащупала зажатый в ней нож – и привлекла к себе, отступая к стене у самых ворот. Ее дыхание коснулось моей щеки, и она изобразила возбуждение – хорошая актриса, играющая свою роль до конца. Я уловил в ее дыхании аромат мяты – многие девушки жуют ее листья, готовясь к предстоящей работе.

Бледное лицо женщины было совсем близко; образ с полотна кого-то из Братства прерафаэлитов, возможно, Офелия на дне пруда – Элизабет Сиддал на знаменитом полотне Милле[25], – такой естественный и в то же время призрачный, прекрасный, однако непостижимый, хорошо скрывающий свои тайны и не излучающий ни боли, ни страха, а только расслабленное удовлетворение. Я различил на этом лице следы улыбки, не натянутой, но искренней, ибо бедняжка знала, что монета, которую я ей дам, обеспечит ей комнату в ночлежке, что позволит отдохнуть перед тем, как завтра снова начинать борьбу, или стакан джина, что позволит забыть проведенный в борьбе день сегодняшний.

На мой взгляд, на тот момент это был мой самый удачный опыт. Я и вправду совершенствовал свою технику. Я с силой полоснул женщину ножом, лезвие погрузилось глубоко, на дюйм, а то и больше, и я ощутил, как дрожь от удара разлилась по моим костям до самого локтя. Я искусно, подобно испанскому фехтовальщику, провел лезвием по полуокружности шеи, разворачиваясь и вскрывая женщине горло. И тут произошла странная вещь. Женщина умерла. Она просто умерла. Ну да, конечно, я перерезал ей горло, но каким-то образом силой своего удара бросил в ее артериальную систему бомбу, которая через считаные секунды попала в цель, разорвавшись в сердце. По крайней мере, так мне подсказала интуиция, ибо женщина мгновенно безжизненно обмякла, сердечная деятельность прекратилась и не осталось движителя, который продолжал бы перекачивать жидкость, как это случалось прежде: первый ручеек, петляющий по изящным изгибам шеи, затем струя, поток, неудержимая волна… Ничего этого не было – ни насоса, ни кровотечения. Женщина лежала в маленькой лужице, словно я разлил на мостовой бокал каберне.

Она прислонилась к стене, чтобы лучше принять меня, обеспечить в нужном положении трение и смазку; однако она никак не предполагала, что войдет в нее не член, а стальное лезвие, – и все же у нее на лице не отразилось ни тени страданий и уж тем более страха или боли. Как будто – впрочем, возможно, я льщу себе, – женщина хотела умереть от моей руки. По крайней мере, я сделаю ее знаменитой – пожалуй, это не такая уж плохая сделка, если учесть, какую жалкую жизнь ей приходилось влачить.

Это было самое легкое убийство из всех; не было возни с удушающим захватом, не нужно было затыкать рот, толкать, тянуть. Свободной рукой я схватил женщину за плечо, чтобы не дать ей повалиться вперед, и осторожно опустил ее на землю; при этом она развернулась по спирали и легла строго параллельно стене здания. Опустившись на корточки, я положил руку ей на грудь и ощутил полное отсутствие сердцебиения, затем посмотрел на спокойное, умиротворенное лицо и закрытые глаза и понял, что она ушла из жизни.

Следующей моей задачей была ее нижняя рубашка, ибо мне была нужна материя, и когда я скользнул рукой по безжизненному телу, чтобы проникнуть под юбки, мое везение в один и тот же момент взлетело до небес и рухнуло в пропасть.

Первое проявилось в том, что, переместившись вдоль тела и склонившись, я оказался в темноте и меня нельзя было разглядеть и в десяти шагах.