Я прятала Анну Франк. История женщины, которая пыталась спасти семью Франк от нацистов

Однажды, когда я пришла в убежище, Анна принялась мерить свою одежду, представляя, в чем можно было бы вернуться в школу. Она без умолку болтала, а мы улыбались, глядя на нее. Рукава всех свитеров доставали ей лишь до локтя, а пуговицы не застегивались – так изменилось ее тело. Анна расстроилась, но попыталась скрыть огорчение за шуткой.

Порой Анна вела себя, как непосредственный ребенок, но в ней постепенно появлялась новая зрелость и женственность. Она пришла в убежище девочкой, но выйти отсюда должна была женщина. Мы с ней очень сблизились. Порой я без слов понимала ее чувства и желания. Я понимала ее, как женщина женщину. Наш безмолвный язык формировался день за днем, неделя за неделей. Я изо всех сил пыталась удовлетворить ее потребности.

Анна росла и все больше ценила мое общество и общество других гостей из внешнего мира. Марго и Петер не особо сблизились со мной и Хенком. Они никогда ни о чем не просили и не высказывали никаких пожеланий. Анна же всегда любила меня по-настоящему.

Анна воспринимала нас с Хенком как романтических героев. Так было в детстве, так это осталось и в юности. Тяжелые внешние обстоятельства не изменили ее натуры. Высокий, обаятельный, авторитетный Хенк не мог не нравиться юной восторженной девушке. Он никогда не унывал и буквально излучал энергию и жизненную силу. Его едкое остроумие и неисчерпаемые знания привлекали всех вокруг.

Мне казалось, что Анна постоянно изучает меня, восхищается моей независимостью и уверенностью в любых обстоятельствах. Похоже, ее восхищала и моя женственность. Что бы я ни надела и как бы ни причесалась, она всегда говорила мне комплименты и задавала массу вопросов. Она по-разному причесывала свои густые, блестящие темно-русые (почти черные) волосы. Она пыталась экспериментировать с одеждой, чтобы выглядеть более женственно или взросло.

Я испытывала особую симпатию к Анне, которая вступила в очень важный период жизни в столь тяжелые времена. Юные четырнадцатилетние девушки только начинают прихорашиваться – и как много это для них значит! К сожалению, в наших обстоятельствах ни о каком прихорашивании речи быть не могло. Я чувствовала, что порой Анна считает себя красивой, а иногда – уродливой.

Когда я ходила за покупками, то всегда старалась найти что-то взрослое и красивое для Анны. Однажды мне попалось именно то, что нужно. Я нашла пару красных кожаных туфель на высоких каблуках. Туфли были поношенными, но в хорошем состоянии. Размер меня озадачил – будет очень печально, если туфли не подойдут. Но потом я решилась. Покупаю! И будь что будет!

Входя в убежище, спрятала туфли за спиной, подошла к Анне и поставила их перед ней. Я никогда не видела такого счастливого человека, какой была Анна в тот день. Она мгновенно примерила туфли, и они оказались ей впору.

Двигалась Анна очень осторожно – она никогда еще не ходила на каблуках. Она слегка пошатывалась, но была преисполнена решимости. Закусив верхнюю губу, она прошлась по комнате туда-сюда, и так несколько раз, пока окончательно не освоилась.

В конце лета и осенью 1943 года немцы начали охотиться на голландцев в возрасте от шестнадцати до сорока лет. Мужчин отправляли в Германию для «трудовой службы» – так это называлось. Кого-то призывали повесткой, а кого-то просто хватали на улицах. Подъезжали военные грузовики, из них выпрыгивали полицейские с ружьями и заталкивали мужчин в машины.

Это еще больше осложняло нашу жизнь. Хенку было тридцать восемь, и он выглядел здоровым и крепким, насколько это было возможно в такие времена.

Как-то вечером, когда мы оба вернулись с работы, уставшие и измученные, Хенк сказал, что ему нужно сказать мне что-то очень важное.

– Я был у себя конторе и пошел в туалет помыть руки. Следом за мной вошел мой коллега, отличный парень, я хорошо его знаю. Убедившись, что рядом никого нет, он напрямую спросил, готов ли я войти в группу Сопротивления, созданную у нас на работе. Он предложил мне хорошенько подумать – это противозаконно и очень опасно. Я спросил его, что это за деятельность и кто в ней участвует. Он ответил, что из двухсот пятидесяти сотрудников нашего отдела решился обратиться только к восьмерым. Я был удивлен таким доверием – он даже назвал мне некоторые имена. Разумеется, я сразу же согласился.

Я слушала, стараясь не выдать своих чувств.

– Когда я дал согласие, – продолжал Хенк, – он сказал, что мне нужно пойти к доктору, который работает на городскую администрацию. Мы пошли вместе, и доктор записал мое имя. Если у меня возникнут проблемы или нужно будет исчезнуть на несколько дней, я смогу прийти в определенную больницу и назвать имя этого доктора. Тогда меня положат в больницу и позволят быть там какое-то время, пока проблемы не решатся или не будет решено отправить меня в убежище.

Я ждала, что Хенк расскажет мне, в чем будет заключаться его опасная новая работа, но он ничего не сказал.

– Понимаешь, Мип, – сказал он, – я хочу, чтобы ты знала, что я работаю на Сопротивление. Это опасно, и может случиться что угодно. Ты должна быть к этому готова.