Я признаюсь

– Нет, вовсе нет. Просто пытаюсь понять. Если бы ты не начала рассказ со своего детства, думаю, я разговаривала бы с тобой по-другому, ну а так, признай, это все-таки странно, нет? Не то, что эти несколько лет, которые ты провела… на постое, сыграли определяющую роль в твоей судьбе или могли бы сыграть, а то, что тебе понадобилось рассказать мне о них столь подробно. Когда я тебя слушала, у меня сложилось впечатление, что ты сознательно выбрала себе жизнь, напоминающую вечер среды, и мне бы хотелось понять почему. Я не сужу тебя, понимаешь? Я просто хочу понять.

– Хочешь сказать, что это что-то вроде стокгольмского синдрома или же еще какая-нибудь дрянь в том же духе?

– Не знаю, нельзя сравнивать твои интернатские годы со взятием в заложники, но, согласись, такое объяснение звучит заманчиво. Ты говоришь мне, что восемь лет твоей жизни прошли мимо тебя, и теперь, когда ты стала взрослой, свободной и самостоятельной, ты добавляешь до кучи к этому счету еще четыре. Эй, признайся, что тебе нравится считать дни, разве нет? Иначе как это все объяснить?

– …

– Мои слова тебя ранят. Прости. Вижу по твоему лицу, что обидела тебя. Извини меня. У меня нет никакого пра…

– Нет, нет. Твои слова вовсе не ранили меня. Напротив, это как дезинфекция. И то, что ты видишь, это не отчуждение, я сморщилась, потому что щиплется. Это наверняка мне на пользу, но это неприятно.

– Ты уверена, что не хочешь поиграть в «Уно»?

Мы улыбаемся.

– Нет. Я хочу продолжить. Я хочу, чтобы ты продолжила свое исследование этой раны вместе со мной. Ты как?

– Я тебя слушаю.

– Нет, это я тебя слушаю.

– Но мне нечего тебе сказать, знаешь…

– Нет, есть. Конечно же есть. Ты должна мне сказать, чтобы я наконец бросила его раз и навсегда.

– Ну уж это мне точно не надо тебе говорить, ты это и без меня знаешь! Ты сама так все представила. Ты сама нас к этому подвела. Твой рассказ ведь не простая история, это, скорее, план боевых действий. Этот твой телефон, который ты терзаешь, как дура, это отрицание твоей реальности, вся эта нежность, передаваемая контрабандой, все эти истории с классификацией досье, с гнилым фундаментом и с разрешением на строительство, которое ты никогда не получишь, – все это твои собственные слова. Это твое собственное видение ситуации. Твои собственные выводы. Ты ни разу даже не упомянула о чем-либо хорошем, что дает тебе этот мужчина, разве не так?

Молчание. Пощипывание.

– А ведь хорошее есть, – продолжила я мягче, – я знаю, что есть. Я уже говорила тебе, что на тебя приятно смотреть по утрам, когда у вас есть возможность общаться, но так нельзя, Матильда, так нельзя. Это слишком коротко. Слишком скудно. Слишком мелочно. Всем известно, что счастья нет и надо сильно постараться, чтобы быть счастливым вопреки, но тут… Твоя история – это откровенная западня. Четыре года любить мужчину и спустя столько времени по-прежнему быть вынужденной писать ему «Досье получено» вместо «Я тебя люблю», это… Да. Ты права. Это себя не уважать.

Молчание.

Я налила последнюю каплю виски, как слезу смахнула, в твой остывший чай.

– Спасибо, – прошептала ты, опустив голову.

– Ты больше не можешь играть в эту игру, да?

– У меня не получается его бросить. Каждый раз, когда я пыталась это сделать, я буквально каменела от горя. Возможно, жить с ним – это низко, но без него еще хуже.

– Жить? Но разве же это жизнь? Четыре года подполья. Четыре года в укрытии. Четыре года страданий ради мужчины, который без вранья даже не может тебя обнять и обычно довольствуется тем, что время от времени швыряет тебе жалкие крохи своих смсок. Но слушай, подумай о себе: ты ведь не курица, Матильда, ты не курица. Я знаю, что ты страдаешь. Знаю. Но вся гнусность в том, что за четыре года, прожитых в тени женатого мужчины, в твоей жизни было столько фальшивых радостей, фальстартов, псевдовозвращений, лживой близости, разочарований, унижений и горечи, что, переживая все это, ты по ходу дела потеряла из виду саму себя. Ты уже и не помнишь, что достойна в тысячу раз лучшей жизни, нежели та, которой позволяет тебе жить этот мужчина. Прости, вернее: не жить.

– Нет. Не говори так. Это неправда. Он не такой. Ты его не знаешь, но он лучше, чем ты о нем говоришь. Иначе я бы до такого не дошла.

– Он знает, что ты хочешь ребенка?

– Догадывается.

– И он тебе его не сделает?

– Нет.

– Если бы он действительно тебя любил, он бы сам тебя бросил. Если любишь женщину, которая хочет детей, то либо делаешь ей детей, либо даешь ей свободу.

– Делаешь ей детей. Очень по-мужски. Ты говоришь прямо как какой-нибудь дерьмовый прапорщик.

– Я говорю как мать. Пусть это и звучит по-мужски, не спорю. Либо хочешь детей вместе с ней, либо даешь ей свободу.

– А теперь ты говоришь как кюре.