Я признаюсь

Я практически перестал спать, оставлял недоеденными свои обеды, выбрасывал еду и… и хотел, чтобы все кончилось. Или же чтобы все началось заново. Чтобы поступить по-другому. Чтобы его мать меньше страдала. Чтобы она наконец оставила в покое эти свои чертовы швабры. Я хотел вернуться в тот момент, когда она еще могла бы от нас уйти. Я так сильно сжимал зубы, что однажды вечером сломал из-за этого зуб.

Доктор, к которому на работе меня заставили пойти, чтобы он прописал мне антидепрессанты (Рико опасался, что я сделаю какую-нибудь глупость в одном из принадлежащих ему грузовиков), сказал мне, когда я одевался:

– Послушайте, я не знаю точно, что именно вас убьет. Не знаю, будет ли это горе, сигареты или же то, как вы питаетесь вот уже несколько месяцев, но с уверенностью могу сказать, что если вы будете продолжать в том же духе, то можете не сомневаться, мсье Монати, можете быть спокойны: долго вы не протянете.

Я тогда ничего ему не ответил. Мне от него нужна была эта справка для Дани, нашей секретарши, так что я дал ему выговориться, а после ушел. Я купил лекарства, которые он мне выписал, чтобы с социальной и медицинской страховкой все было в порядке, а потом выкинул их в помойку.

Я не хотел их принимать, а за жену боялся – боялся, как бы она себя ими не угробила.

В общем, с этим изначально все было понятно. Да и докторов с меня было достаточно. Я их больше видеть не мог.

Дверь открылась. Наша очередь. Я говорю, что приехал, чтобы усыпить свою собаку. Ветеринар спрашивает, хочу ли я при этом присутствовать. Я отвечаю «да», и он выходит в другую комнату. Возвращается со шприцем, наполненным какой-то розовой жидкостью. Объясняет мне, что животное не будет страдать, что для него это будет, как если бы он заснул, и… Не утруждайся, мил человек, хочу я ему сказать, не утруждайся. Мой сын, он тоже ушел раньше меня, так что, знаешь, не утруждайся.

Если я стал курить как паровоз, то жена моя, она стала безостановочно убираться. С утра до вечера с самого начала недели и до начала следующей у нее только одно в голове и было: уборка.

Это началось, как только мы вернулись с кладбища. У нас собралась родня, ее кузены приехали из Пуату, и, как только они доели, она всех их вышвырнула. Я думал, что она это сделала, чтобы наконец остаться в тишине, но нет: она взяла свой фартук, завернулась в него и завязалась на все завязки.

С того самого дня она с ним больше не расставалась.

Сперва я думал: это нормально, она занимает себя чем-то, чтобы отвлечься. Вот я, я стал меньше говорить, ну а она, она стала суетиться. Каждый как может справляется с горем. Это пройдет.

Но я ошибался. Ничего не прошло.

На сегодня у нас дома пол можно облизывать, если хочется. Пол, стены, коврик у двери, ступеньки и даже унитаз. Ты ничем не рискуешь, все насквозь пропитано хлоркой. Не успеваю я соус с тарелки вытереть, как она ее уже моет, а если мне, не дай бог, случится нож положить на стол, то я вижу, как она с трудом сдерживается, чтобы не сделать мне замечание. Я всегда разуваюсь перед дверью, но даже мои башмаки, я слышу, как она обстукивает их один о другой, стоит только мне отвернуться.

Однажды вечером, когда она, стоя на карачках, все еще терла стыки плиток, я не выдержал:

– Да прекрати же ты наконец, черт возьми! Надин, прекрати! Прекрати немедленно! Ты сводишь меня с ума!

Она посмотрела на меня молча и продолжила тереть.

Я вырвал губку у нее из рук и бросил на другой конец комнаты.

– Прекрати, я сказал.

Мне почти хотелось ее убить.

Она поднялась, подобрала свою губку и снова принялась за работу.

С того дня я стал спать в подвале, а когда привел домой пса, то не дал ей времени возразить:

– Пес будет жить внизу. Он не будет подниматься наверх. Ты не будешь его видеть. Он будет ездить со мной в грузовике.

Часто, наверно, тысячу раз я хотел ее схватить, сжать в руках, встряхнуть, как куклу, упросить ее остановиться. Умолить ее. Сказать ей, что я здесь, что я есть и что я так же несчастен, как и она. Но это всегда оказывалось невозможным: между нами всякий раз оказывался какой-нибудь пылесос или корзина грязного белья.

Иногда мне не хотелось ложиться спать в одиночестве. Я засиживался допоздна, пил и засыпал перед теликом.

Я ждал, что она придет ко мне.

Но она никогда не приходила. И в конце концов я смирялся. Возвращал на место диванные подушки и спускался к себе в подвал, чуть не ломая шею на лестнице.

Когда все стало таким чистым, что ей уже не удавалось обнаружить ни малейшей пылинки, она пошла и купила себе мойку «Керхер» и принялась чистить стены и внешние детали дома. Сосед по дому предупредил ее, что она рискует повредить штукатурку, но все напрасно – она продолжает.

По воскресеньям она оставляет дом в покое. По воскресеньям она берет свои тряпки и прочие причиндалы и отправляется на кладбище.

Она не всегда была такой. Я в свое время в нее влюбился, потому что она поднимала мне настроение. Мой отец всегда говорил: «Oh Nanni, tua moglie è un usignolo. Твоя женщина, она как маленькая поющая пташка».