Я признаюсь

И поначалу, когда мы с ней были вместе, уборка не слишком ее волновала. Совсем. Уж поверьте.

Я слишком быстро ехал, когда впервые увидел своего пса. Надо сказать, что камеры тогда были не такие крутые, как теперь. Да и радаров было меньше. Да и плевать мне было на все… Я ехал на «Скании 360». Как сейчас помню, это был один из последних грузовиков, что у нас появились. Было, наверно, где-то в районе двух часов ночи, и я настолько устал, что врубил-таки радио, чтобы не заснуть.

Сначала я увидел только его глаза. Две желтые точки в свете фар. Он перебегал дорогу, и я едва не вылетел в кювет, чтобы на него не наехать.

Я был в ярости. Я разозлился на него, потому что он меня напугал, и на самого себя, потому что ехал как идиот. Во-первых, мне не надо было так гнать, а во-вторых, чудо, что обочина оказалась чиста, не то я бы все снес на своем пути. Гордиться было нечем. Еще несколько сотен метров я продолжал клясть себя на чем свет стоит, ругаясь нехорошими словами, а потом вдруг спросил себя, что он тут делает, этот пес, в два часа ночи на автотрассе в самом разгаре августа.

Еще один, кто не увидит моря…

Горемычных собак я навидался сполна с тех пор, как кручу баранку. Раненых, погибших, привязанных, обезумевших, потерявшихся, хромых и прочих, бегущих за машинами, но я, само собою, никогда не останавливался. Так что? Почему же в тот раз?

Не знаю.

Пока соображал, я был уже далеко. Проехал еще немного в поисках места для разворота, но везде было слишком узко, и тогда я сделал самый свинский поступок за всю свою карьеру: остановил грузовик прямо посреди шоссе. Включил аварийку и пошел искать эту зверюгу.

Не может же смерть побеждать все время.

Впервые с тех пор, как ушел мой сын, у меня появилась какая-то идея. Впервые я принимал какое-то решение, касающееся меня напрямую. Я не слишком в это верил.

Я долго шагал в темноте за ограждением, когда оно было, пробираясь сквозь заросли сорной травы и через все то дерьмо, что люди выкидывают из машин. Пивные банки, пачки от сигарет, полиэтиленовые пакеты и бутылки с мочой моих коллег, слишком ленивых или слишком спешащих для того, чтобы остановиться на пять минут. Я высматривал луну за облаками и слушал крики совы или уж не знаю кого там еще где-то вдалеке. Я был в одной рубашке и уже начал подмерзать. Я говорил себе: если он все еще там, я его возьму, но если я не увижу его с дороги, то и наплевать. Моя бандура, стоящая там с зажженными фарами, – это нехорошо. И когда я дошел до того поворота, который чуть было не обошелся нам слишком дорого, то я его увидел.

Он сидел на краю дороги и смотрел в мою сторону.

– Ну что, – сказал я ему, – ты идешь?

Он дышит с трудом. Видно, что он страдает. Я говорю ему всякие ласковые слова и глажу белую полоску меж его глаз. Еще прежде чем вытащили иглу, я почувствовал, как отяжелела его голова, откинувшаяся на мою руку, и сухой нос воткнулся в ладонь. Ветеринар спрашивает меня, хочу ли я кремировать тело или соглашусь отдать его на переработку. Я отвечаю ему, что я его заберу.

– Осторожно, сушествуют правила, которые вы должны соблюдать, вы знае…

Я поднял руку. Он не стал продолжать.

С большим трудом я выписал ему чек. Строчки плясали перед глазами, и я не мог вспомнить, какое сегодня число.

Я завернул пса в свою куртку и положил на подстилку на его обычное место.

Мы с женой хотели еще одного ребенка, чтобы наш малыш рос не один, но у нас не получилось.

Мы старались, мы пробовали шутить над этим, мы ходили в ресторан, выпивали, считали дни, придумывали всякие игры и все такое, но все было впустую, и каждый месяц у нее болел живот, и с каждым месяцем я видел, как она все больше теряет надежду и веру в нас. Ее сестра говорила ей пойти к доктору, чтобы начать лечение, но я был против. Я напоминал ей о том, что она и без меня знала: наш малыш появился на свет сам по себе, без всякого лечения, и ей не стоит портить свое здоровье всякими там гормонами и бесконечными уколами.

Теперь, да еще и на фоне всего, что приходится слышать, со всеми этими ядерными катастрофами, генетически модифицированными организмами, коровьим бешенством и всей той дрянью, что мы едим, я сожалею о том, что тогда говорил, очень сожалею. Она бы не так уж сильно испортила свое здоровье, не сильнее других.

В любом случае, пока мы решались, у Людовика начались первые приступы, и с тех пор мы уже больше не думали о другом ребенке.

С тех пор мы уже не строили никаких планов.

Ему еще и двух лет не было, когда он начал кашлять. Днем, ночью, когда он стоял, сидел за столом, лежал в кроватке, смотрел мультики, он кашлял. Он кашлял и задыхался.

Его мать перестала разговаривать: она караулила. Она только это и делала, как зверь, она вытягивала уши, следила за его дыханием, показывала зубы.

Она таскала своего малыша по врачам. Она брала дни за свой счет. Она ездила в Париж. Она терялась в метро. Она отдавала все свои сбережения таксистам и встречалась с кучей специалистов, которые заставляли ее ждать все дольше и стоили все дороже.