Я прошел две войны!

Ветер тащил клубы дыма двух или трех горящих машин. Что-то горело и взрывалось на батарее дивизионных пушек Ф-22. Продолжали подниматься фонтаны гаубичных разрывов, а танки, сломав строй, уже приближались к позициям третьего батальона. Несколько штук на полной скорости мчались прямо на нас.

Кто-то из бронебойщиков, не выдержав, пальнул, хотя до ближайшего танка (это был Т-3) расстояние составляло метров четыреста.

– Огонь только по команде! – крикнул я, быстро шагая по неглубокой траншее.

Бойцы застыли возле своих ружей, вторые номера держали наготове патроны, кое-кто придвигал поближе гранаты и бутылки с горючей смесью. В эти минуты я осознал, что давно уже не был в бою и у меня от напряжения дрожат руки.

– Павел, давай сюда один из огнеметов, – позвал я сержанта.

Два танка Т-3 стреляли из пушек и пулеметов. Эта пальба на быстром ходу, когда машины подкидывало на замерзших буграх, была не слишком эффективной. Но снаряды 75-миллитровых пушек били куда сильнее, чем короткоствольные «полусотки» под Смоленском и Москвой.

И еще пулеметы. Четыре ствола, захлебываясь длинными очередями, сметали мерзлую землю брустверов своими светящимися трассами. Вскрикнул боец шагах в пяти от меня. Звеня, катилась по утоптанной земле пробитая каска, а бронебойщик сползал с окровавленной головой, цепляясь растопыренными пальцами за бруствер.

– Огонь по сволочам!

Мне показалось, что команда-выкрик прозвучала едва не истерично, хотя на самом деле я хрипел, наглотавшись дыма и ледяного воздуха. Два десятка противотанковых ружей ударили нестройным залпом. Несколько самозарядок системы Токарева продолжали опустошать свои обоймы. Остальные ружья спешно перезаряжались, требовалось снова поймать в прицел танк, а это занимало 7–8 секунд.

– Ребята, цельтесь, иначе сомнут, – прохрипел я, заметив, что бронебойщик задрал ствол ружья куда-то вверх, опасаясь выставить голову.

Броня у среднего танка Т-3 миллиметров пятьдесят, не меньше. А наши ружья даже на сто метров берут лишь 40 миллиметров брони. Но это обычными пулями. Сейчас все заряжают усиленные патроны с пулями БС-41 с металлокерамическим сердечником. Запас таких патронов ограничен, но мы верим в них и торопимся выпустить, надеясь остановить двадцатитонные громадины.

Эти два танка и немного отставшая от них самоходка «штуга» являлись нашей целью. Вряд ли нам помогут артиллеристы – они бьют по основной массе танков. «Штуга» похожа на паучка, приземистая, с утопленной в корпус плоской рубкой и короткоствольным орудием, торчавшим, словно ядовитый шип.

«Штуга» остановилась и выпустила два снаряда. Один из них угодил в противотанковый расчет. Тело сержанта с оторванной рукой ударилось о стенку траншеи, мелькнуло подброшенное вверх ружье с согнутым стволом.

Миша Ходырев стрелял из самозарядного ружья Симонова. Плечо дергалось от сильной отдачи, а дульный тормоз поднимал при каждом выстреле снежный вихрь, который предательски выдавал бронебойщиков.

Еще один снаряд прошелестел немного в стороне и взорвался позади траншеи. Взрыватель осколочного действия срабатывал, едва снаряд ударялся о мерзлую землю – осколки, шипя, пронеслись над бруствером. Пулеметчик с «Дегтяревым» пригнулся. Острый кусок металла выбил под локтем кусок земли, рука дернулась, я услышал сдавленный стон.

Оба Т-3 неумолимо сближались с траншеей, несмотря на беглый огонь бронебойщиков.

– Цельтесь, – кричал я и подтолкнул огнеметчика Павла Шамина. – Когда приблизятся, не прозевай.

Головному Т-3 путь перегородила воронка от тяжелой авиабомбы. Механик-водитель, почти не замедляя хода, крутнул машину, чтобы объехать препятствие, и невольно подставил на несколько секунд борт.

Сразу несколько ружей ударили вдогонку друг за другом. Михаил Ходырев опустошал вторую обойму, целясь в башенный люк на левом борту. Расстояние не превышало ста метров, я слышал лязганье тяжелых пуль, пробивших дверцы люка. Наверняка экипажу досталось, но чертов «панцер», взревев, упрямо шел на траншею, выстилая перед собой пулеметные трассы.

Его поджег Николай Щербак, уже имевший на счету один танк и получивший недавно «сержанта». Он с напарником находился в окопе боевого наблюдения, вырытом перед траншеей. Вылетели две бутылки с горючей смесью. Одна раскололась позади башни и растеклась горящей лужей, воспламенив двигатель.

И тут же зашипел, выбрасывая огненную струю, огнемет одного из бойцов отделения Павла Шамина. Огонь зацепил лобовую броню, машина замерла и попятилась назад. Огнеметчик дал еще один выстрел, но клубящееся маслянистое пламя не долетело до цели.

– Осторожнее, ребят спалишь! – крикнул ему сержант Шамин, тоже держа наготове огнемет.

Я уже видел, что головной танк выведен из строя. Из него выскакивал экипаж, а помощник Щербака стрелял в них из автомата. Теперь требовалось остановить второй разогнавшийся танк.

Я отодвинул в сторону молодого сержанта и прицелился в наполовину открытую смотровую щель рядом с темным крестом на лобовой броне. Моя пуля отрикошетила.

– Усиленные БС-41 остались? – повернулся я к сержанту.

– Все истратили.

– Давай что есть.