“…я прожил жизнь”. Письма. 1920–1950 гг.

Значит – не любила. Не обижайся за старое заросшее воспоминание.

Ты вспомнила к чему-то Сокольникова[402]. Извини, но уж очень глупо. Передаю тебе самый искренний, глубокий и горячий поклон и привет Дениса. Ответ ему надлежит послать непосредственно.

Я работаю. Иногда меня питает энергия остервенения, чтобы выбраться на чистую независимую воду жизни. Главное – независимую. Очень мне тяжело зависеть от всех случаев. Это отчасти гадко. Но какая стерва со мной поступала хорошо? Я совсем не хочу быть “общеполезным” работником, я хочу быть покойным и счастливым (форменное мещанство!). Всё это я знаю – и дешевкой меня не возьмешь.

Пишу о нашей любви[403]. Это сверхъестественно тяжело. Я же просто отдираю корки с сердца и разглядываю его, чтобы записать, как оно мучается. Вообще, настоящий писатель это жертва и экспериментатор в одном лице. Но не нарочно это делается, а само собой так получается.

Но это ничуть не облегчает личной судьбы писателя – он неминуемо исходит кровью. Как всё грустно, однако, Мария!

Завтра я получаю книжку (вышлю тебе сразу), через месяц-два[404] будет другая и т. д.

В Совкино мне говорят, что на мои вещи нельзя писать рецензий, а надо писать целые исследования и т. д. – до того, дескать, они хороши. Отчасти это преувеличено, но всё же каждому должно быть лестно. А я бы многое отдал, чтобы поспать с тобою ночку. Вот какое животное твой муж! И ничто сейчас меня не утешает. Вот доказательство: книжку я мог получить в субботу, а я не пошел в “Мол<одую> гв<ардию>”, а пошел после службы купаться. Не было никакого интереса разглядывать свою книжку без тебя. От тебя же не было писем, и я решил, что тебе тоже вся эта музыка неинтересна, – и купался, глядя на Кремль.

Ты от меня далека и невозможна. Сейчас читал свои стихи. Предполагаю издать их, но только не в “М<олодой> гв<ардии>”, хотя Молотов просил их дать через неделю.

Помнишь ты такой отрывок:

…Помню я, в тоске воспоминанья,
Свежесть влажной девственной земли,
И небес дремучее молчание,
И всю прелесть милую вдали.
Но чем жизнь страстней благоухала,
Чем нежней на свете красота,
Тем жаднее смерть ее искала
И смыкала певшие уста[405]

.

Меня это тронуло нынче больше, чем когда я писал эти строки.

Вот что самое страшное в человеке – когда его люди не интересуют и не веселят и когда природа его не успокаивает. Т. е. – когда он погружен весь в свою томящуюся душу. Так обстоит у меня. Сегодня – воскресенье – ездил к аэродрому, должны быть мотоциклетные гонки, но не состоялись[406]. Я пешком дошел почти до Серебряного бора. И ничто меня не тронуло, не успокоило и не обрадовало. Природа отстала от меня. Легко понять – почему, но говорить неохота.

Все равно без самоубийства не выйдешь никуда. Смерть, любовь и душа – явления совершенно тождественные. Это ты знаешь и без меня хорошо.

Брошу об этом. Но я не знаю, как дождаться тебя, – так долго еще ты там будешь. Я не хочу тебя ни учить, ни просить – не умею, и человека ничему настоящему научить нельзя.

Только не лги мне (об этом ты меня все просишь). Знаешь, ложь как-то выходит, т<ак> ск<азать>, “нелитературно” – ее всегда учуешь, а иногда и просто нечаянно узнаешь. А ты солжешь мне обязательно. Что-то есть в тебе, против чего я всегда протестовал, – ложь, замаскированная лучше правды. Тебя, особенно в последние годы, стали сильно интересовать и мужчины, и многое другое, к чему раньше ты такого явного интереса не выказывала. Но ты так всегда позоришь меня за это, что я начинаю еще пуще верить в свою правоту.

Кончим об этом. Я не сумел просто сделать из жизни то, о чем мечтал в ранние годы. Перенесу то, что вышло из-под моих неумелых рук.

Теперь о будничном – и конец.

Валентине дал 12 р<ублей>, она, кажется, уезжает. Мои не приедут[407]. (А сколько было ссоры! А вот всё и рассеялось, осталась боль да пустота.)

Опиши мне Крым. У тебя очень хороший стиль в письме из Симферополя, несмотря на то что ты писала его наспех. Вот так и пиши. Какое ощущение оставило море, какие горы, небо, воздух и весь инвентарь тамошней природы. Наверное, очень интересно и необъяснимо. Я отсюда ничего себе не могу вообразить. Что вы едите? Как Тотик встретил море? Как ты проводишь время (я спрашиваю это, чтобы вообразить тебя в Крыму).

И всё остальное. Мне всё будет любопытно. Ты знаешь, я нечаянно открыл принцип беспроводной передачи энергии. Но только принцип. До осуществления – далеко. Будет время – напишу статью в научный журнал[408]. Маша, это захватывающая задача, – страсть к научной истине не только не умерла во мне, а усилилась за счет художественного созерцания.

Я не гармоничен и уродлив – но так и дойду до гроба без всякой измены себе.