«…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)

Я всегда удивлялся твоему поведению. Как будто ты в глубине души лишь лицемеришь со мной. Всё это странно. Ты ведь знаешь, в каком положении я остался, как много у меня заботы и работы. А я прошу только об открытках хотя бы. Я тяжело переношу неизвестность и сам, как ты знаешь, никогда не мучаю другого тем, что скрываюсь без вести.

Открытку я тебе уже послал[580]. Не знаю – дойдет ли она: точного адреса у меня нет. Это письмо тоже пойдет наудачу. Сейчас 2 ч[аса] ночи, т. е. уже 15/VI.

Удивительно тяжело работать силой сердца, т. е. в литературе, когда само сердце непокойно и тебя, которую я люблю навсегда (это не фраза), нет со мной. Ты подозреваешь, что я люблю у тебя только тело. Это неверно. Верно то, что я люблю тебя вдвойне: тебя самоё, т. е. твое существо человека, и тело как бы отдельно. Физическая привязанность моя к тебе сильна, но она лишь небольшая часть моего чувства.

Не случилось ли с вами чего худого? 16/VI дам телеграмму[581], которую ты будешь иметь вперед этого письма.

Что там делает сын? Опиши его состояние – доволен ли он, или так себе?

Пишу и смотрю на твой портрет в овале над столом. Целую обоих вас.

«Офелия, о нимфа, Помяни меня в твоих святых молитвах»[582]. – Ваш Андрей.

15/VI, 35, Москва.

P.S. Написал, и стало легче немного, как будто поговорил с тобою вблизи.

Отчего у тебя нет этой необходимости?

Печатается по первой публикации: Архив. С. 520–521. Публикация Н. Корниенко.

{197} М. А. Платоновой.

19 июня 1935 г. Москва.

Москва, 19/VI.

Здравствуй, Муся, Муза моих рукописей и сердца.

Ты действительно моя Муза во плоти. Как мне трудно (внутренне трудно) без тебя; если бы я знал, что мне придется так тосковать без тебя, так болеть, я бы не пустил тебя. Без тебя мне не дышится. Я ничего не скрываю от тебя, – даже не знаю, как дожить до того дня, когда я тебя встречу в Москве. Дорогая Муза, – давай я тебя буду звать всегда этим именем, я нашел для тебя подходящее определение лишь на 14 году супружества. Это именно так. Я не могу поручиться, сумею ли я тебя дождаться, не заболев.

Извини меня за назойливость любовника, но вторая молодость моя, вторая весна далеко не кончилась, – та, которая началась в феврале. Она, может быть, лишь начинается, эта весна, и она причиняет сердцу такую жестокую боль, что ни работа, ни сон меня не берет. Засну, и вижу тебя во сне рядом, сжимаю тебя, а это сбившееся одеяло.

Эта постоянная галлюцинация замучила меня, нервы расшатались вдребезги, я, вероятно, безболезненно не дождусь тебя. Сегодня залил простынь и свое белье семенем, причем в ужасном количестве, и не вставал, пока Валя не ушла, тогда я вымыл, как мог, под краном, а белье себе надел другое из чемодана.

Наверно, я расшатаюсь совсем. Если я тебя буду когда-либо и почему-либо лишен надолго, я кончу сразу жизнь. Ведь это смешно, – 35-летний человек терзается как юноша, у него трясутся руки, он не может справиться со своим воображением, у него стоит фаллос от одной мысли о той, кто находится за 1 ^l/₂ тысячи верст.

Милая моя, помни о том, кто тебе предан будет до последнего дыхания, кто, может быть, и умрет из-за тебя, из-за этой странной, «старинной», вечной любви. Ни друг, ни работа, никто не заменит мне мою Музу, живую Музу, тебя, дорогая девочка. Я рвался к тебе, ходил в издательство[583], на фабрику[584] и т. д. – хотел денег. Редактор Колесникова[585] больна, второй месяц в больнице. И когда я кончу для них рукопись, то деньги получу не раньше, как выздоровеет эта Колесникова и, т[ак] сказать, завизирует рукопись, что она хороша. А когда это будет! Разве я дождусь?

То же на фабрике (кино). В лучшем случае деньги будут в середине июля, – тогда поедем, м[ожет] б[ыть], все вместе куда-нибудь. Не на юг, а хоть в псковскую деревню, я буду так счастлив быть с тобой.

Муза, возвращайся ко мне, не ожидая конца твоего срока, мне очень тяжело. Божинский[586] и Ник[олай] Мих[айлович][587] советуют мне заняться лечением и отдыхом[588]; я изменился с тех пор, как ты уехала. Но тресту я должен, работы еще много, – как же я поеду, все подгоняют – давай скорей. А как я могу скорей работать с таким сердцем, когда оно думает лишь одно. Все видят, что я нездоров, но причина неизвестна. Впрочем, иногда люди догадываются правильно, но трудно сказать громко всем: «Товарищи, я сильно болен оттого, что слишком сильно люблю свою жену и ее нет со мной. И эта болезнь труднее, мучительней чумы!»

А на самом деле это так.

Я не знаю, что тебе, как тебе сказать об этом.

М[ожет] б[ыть], это всё смешно для тебя и ты там живешь своим веселым способом с мужчинами. Ты не хочешь мне написать, одно это уже показывает твое хладнокровие, твое равнодушие ко мне. Так сделай что-нибудь сразу самое тяжкое для меня, а я всегда пойму свой выход. Как чудно´ жить с таким сердцем, как у меня, – это, наверно, глупо со стороны. Человек всё больше и больше влюбляется в свою жену. До чего ж это дойдет! Как будто дело идет не на возраст, а на юность.

Как бы я хотел любить тебя легко, беззаботно! Нет, я люблю тяжко. Помнишь хорошие слова: