Я росла во Флоренции

Мясник-колбасник — это тот,
Кто, как вести торговлю, знает
И "бычье мясо" обещает,
Прилавок завалив конин…

Социалист — это тот,
Кто на всех сходках дерет глотку,
но он готов дать тут же дёру,
как увидит полицей…

Кальмар[31] — такая штука,
куда всяк запустит руку.
Всем любовникам наука,
Коль решили пожени…

А "Лачерба" — это штука,
куда пишут сплошь таланты,
там Папини ходит в главных.
Только выпал апостро…

В "Джуббе Россе" не только звучали стихи, там случались и потасовки. Об одной из них рассказывает Вивиани: поводом к ней послужила разгромная статья Соффичи о первой выставке художников-футуристов в Милане, напечатанная в "Ла Воче". 30 июня 1911 года Филиппо Томмазо Маринетти, Умберто Боччони и Карло Карра́ собрались гурьбой, желая отомстить за оскорбление, и без колебаний вломились в кафе, зная, что наверняка застанут тут автора статьи. Чтобы усмирить давших волю кулакам футуристов и отвечавших им Соффичи со товарищи, пришлось звать полицию.

На следующий день стычка повторилась на вокзале, где флорентийцы настигли отъезжающих футуристов, пока наконец в пылу потасовки они не осознали, что между ними больше общего, чем разногласий. Так, под звук оплеух, флорентийцы примкнули к футуристическому движению.

12. Причастие в "Христовой ракете"

Бабушка, едва вышедшая из детского возраста, уже стала бывать там, в третьем зале. Ничего не знаю о том, что там происходило, она сама никогда не рассказывала, но представляю, что она попивала кофе или лимонад, выставляя напоказ свою беззаботную, раскрепощенную юность.

Во Флоренции она выучилась на стенографистку.

Бабушка Рената, как рассказывает все тот же дядя Карлино, гордилась новой работой. Ее приняли в еженедельник под названием "Israel", журнал сионистского толка, основанный в 1916 году Данте Латтесом и Альфонсо Пачифичи[32]. Но она там долго не продержалась. Еще до того, как префектура Флоренции издала распоряжение о закрытии журнала, представители фашистского "Комитета итальянцев иудейского вероисповедания" разгромили его редакцию. Бабушка потом работала в других изданиях, пока не вышла замуж и не родила четверых детей.

Мы не евреи. Я получила крещение и первое причастие и даже прошла конфирмацию. И все это, как принято, до тринадцати лет, дабы ростки критического сознания не успели повредить вере. Мое христианское посвящение произошло в притворе "Христовой ракеты", построенной в худших традициях архитектуры семидесятых и своим убожеством сравнимой лишь с церквями Лас-Вегаса, куда на свадьбу приглашают двойников Элвиса Пресли. Видимо, для того, чтобы церемония выглядела еще более нелепой, наш священник велел всем девочкам облачиться в одинаковые платья. Им двигало благородное побуждение: не допустить, чтобы первое причастие превратилось в модное дефиле, в показ псевдосвадебных платьев и демонстрацию различия в уровне материального достатка. Что и говорить, благородная мысль. Но зачем же рядить нас монашками?

Кроме всего прочего, в те годы — а уже наступили семидесятые — мода была демократичной. Она уравнивала всех, в точности как сейчас. Она подходила немногим и ужасно уродовала остальных — тоже совсем как сейчас. Но в отличие от сегодняшнего дня у нее было одно преимущество: одежда стоила чертовски дешево.

Одежду нам покупали часто поношенную и довольно страшную, например пальто и куртки; из-за этого, а еще больше благодаря нашим украшениям мы выглядели "коммунистами". Браслеты мы делали себе сами, плетя их из хлопковых ниток на импровизированных рамах из обувных коробок, или, вдохновленные приемами макраме, создавали сложный узор из узелков.

Был год, когда мы все носили в ушах и на шее пустышки из прозрачной пластмассы, стоившие сотню лир или около того. А еще раньше мы украшали английские булавки теми же бусинами, из которых набирали длинные нитки бус (их еще наматывали на руку). И прикалывали эти булавки на разрезы джинсов и свитера. Стоил этот шик гораздо меньше пачки сигарет. Мы подводили глаза марокканской сурьмой и на щеки наносили пудру, которая продавалась в глиняных горшочках. Она так долго не кончалась, что, не выдерживая, мы высыпали ее в раковину. Часы были электронные и стоили так дешево, что вскоре их стали совать в качестве бонуса в пакеты с чипсами. Потом уже появились "Swatch" (пятьдесят тысяч лир). Инвестировав небольшой капитал, мы покупали кожаную сумку в шестнадцать лет и в двадцать все еще носили ее на плече, и при этом вложенный капитал только прирастал, поскольку увеличивалась ценность сумки: она постепенно покрывалась политическими лозунгами и цитатами из книжек, написанными шариковой ручкой с изнаночной, а нередко и с лицевой стороны.