Я росла во Флоренции

Своим названием район обязан бугорку земли посреди Арно, крохотному островку напротив Кашине. Исчезнувшему, когда по итогам инженерных изысканий Леонардо да Винчи было решено соорудить высокую могучую дамбу вдоль берегов реки, так называемую Арджин Гроссо, о существовании которой сейчас напоминает одноименная улица. Во время половодья она должна была защищать густонаселенные районы вдоль улицы Пизана. До мелиоративных работ эта часть города называлась Сардиния, что означает "нездоровая земля". После строительства дамбы островок исчез.

На левом берегу Арно напротив Кашине на территории площадью семьдесят гектаров Ина-Каза[64] по согласованию с городскими властями спроектировала жилой комплекс по образцу английских и скандинавских садовых кварталов: невысокие дома, много зелени, тихие улицы и пешеходные дорожки. До начала строительства в Изолотто располагался карантинный лазарет, лошадиный могильник, свалка, где обреталась бригада сортировщиков мусора, называвших себя "племенем желтых змей". Кто знает, может, из-за желтого цвета одежды, а может, из-за оттенка кожи, которая явно не блистала белизной. Они умирали молодыми от заражения крови или туберкулеза, подхваченного среди зловонных миазмов свалки.

Тогда это место называли Бронкс или Корея. Единственным транспортным средством, связывавшим район с центром, был автобус номер 9, который часто глох на подъеме, вынуждая всех пассажиров выходить и толкать его.

Улицы Изолотто в той его части, что ближе к мосту Виттория, влево от набережной Пиньоне, носят имена цветов. Это узенькие, наводненные велосипедами улочки, отходящие от главной магистрали — улицы Детей. Говорят, что в этом квартале города больше всего детских площадок и зелени, эдакий рай для детворы. Когда проходишь по здешним улицам, на тебя нисходит умиротворение. Мне встречаются старички с пакетами из магазина, я вижу прогуливающую уроки юную парочку: устроившись на лавочке, они, как скульптурная группа "Лаокоон" в движении, сплетаются руками, ногами, языками, носами, пальцами.

Стоило бы провести исследование о том, по каким соображениям в разных краях используются столь различные выражения для обозначения одного действия — непосещения школьных занятий. "Marinare", "fare sega", "fare filotto", "bigiare"[65]. А то и "fare forca" — "делать виселицу". Хотя я и склонна считать, что нет никаких неслучайных совпадений, что, когда они случаются, это исключительно игра случая, все же меня поражает, что мы, флорентийские школьники, использовали между собой такой мрачный вариант. Может, его происхождение и иное, но я всегда представляла людей с гвоздями и молотками, готовыми сколотить эти жуткие конструкции, чтобы вздернуть на них тетрадки и учителей, одноклассников, смотрителей и контрольные работы. Эдакий лес пыток, куда отправляют на казнь все, что не нравится. Как бедного Савонаролу. Даже играя в электрический бильярд в каком-нибудь баре, или нежась на травке в саду Боболи, или сплетаясь телами на скамейках Изолотто, мы думаем о смерти. Кто-то называет это наше флорентийское свойство "суровостью".

Те дома вдоль улицы Детей — самые старые и самые красивые. Не потому что самые старые — не всегда почтенный возраст является залогом красоты, наоборот. Просто они старше тех других, что построены в шестидесятые — семидесятые, жуткое двадцатилетие так называемой "технической архитектуры". Какой дефицит власти и ума позволил расплодиться этой казарменной эстетике, этим уродливым кондоминиумам, этим зданиям, что начинали гнить еще до того, как были достроены? Что такое приключилось с Италией в те годы, когда строители беспрепятственно городили коробки из бросового материала и без малейшего внимания не то что к красоте, но даже элементарно к ландшафту? Изолотто тоже не избежал надругательства, и все, что появилось на втором этапе застройки, несет на себе клеймо непростительного дурновкусия тех лет.

Но те домики, с садиками и лесенками, цветами на балконах и низкими крышами, красивы. Когда 6 ноября 1954 года Джорджо Ла Пира как мэр Флоренции вручал первой тысяче новоселов ключи от квартир в новорожденном районе Изолотто, он произнес памятную речь. "Не дома, но город", — сказал он. Цитируя Леона Баттисту Альберти[66], он сказал: "Город — большой дом для большой семьи". В этих словах — суть утопической идеи, которая легла в основу капитального проекта, одобренного коммунистом Марио Фабиани, предшественником Ла Пиры на посту мэра. Ла Пира проводил смелую жилищную политику и подвергался за нее ожесточенной критике, в частности за то, что решил реквизировать пустующие дома в пользу нуждающихся семей. В острых ситуациях, например во время волны массовых увольнений, Ла Пира принимал крутые, но часто непоследовательные меры. Но в минуты покоя он мечтал о городских квар-талах, где будут школы и скверы, все городские службы, удобный транспорт. А главное, у этих мест, автономных организмов, спутников старого города, будет своя душа.