Я — русский еврей

Однажды Смилга, Эйдельман и я уехали зимой на несколько дней в Мозжинку, в академический дом отдыха под Звенигородом. Дом отдыха находился среди дач, в которых жили академики. Кормились мы в клубе, помпезном сталинском здании с обшарпанными коринфскими колоннами. Вечерами там показывали фильмы. В холле стоял телефон, по которому академики звонили в Москву. Перед киносеансом к телефону выстраивалась очередь. Однажды, когда Валя снял трубку, за ним стояли и ждали своей очереди академики Понтрягин, Гельфанд, Опарин и еще несколько. Равнодушные лица академиков постепенно охватывало изумление. Валя проверял, как идут занятия у сына:

— Так. Третью главу у Гельфанда прочел? Врешь. Дай определение множества по Дедекинду… Так. Теперь уравнение Фоккера-Планка… Врешь. Это уравнение диффузии. Теперь быстро, тут ждут, даты жизни Суворова, Барклая де Толли и Мартынова. Кто такой Мартынов? Ты что, дурак, забыл, кто Лермонтова убил? Ну вот, другое дело… Ладно, времени нет, тут очередь. Иди к фортепиано и сыграй первую часть сонаты Моцарта. Какой-какой? Все той же, Кёхель[29] триста тридцать.

Несколько минут Валя сосредоточенно слушал. Потрясенные академики стояли молча и уже не смотрели на часы.

— Дурак, где ты там си-бемоль нашел? Работай над туше.

Когда Валя, положив трубку, отходил от телефона, взволнованные академики долго смотрели ему в спину. Все, за исключением Понтрягина. Тот, как известно, был слепой.

Однажды Азер Зейналлы, ставший, как и мы, физиком, пригласил меня в Баку почитать лекции. Узнав об этом, Валя решил ехать со мной, тоже с лекциями, а заодно поиграть с Азером в шахматы. Сейчас не помню, в чью пользу был у них счет. Так мы оказались вместе в огромном люксе высокого здания «Интуриста», стоявшего на берегу Каспийского моря.

Валя сорвал мне уже первую лекцию. Я читал аспирантам теорию фазовых переходов по Ландау. В зале сидело человек пятьдесят. Вдруг, чувствую, не слушают меня. За задними столами разговоры. Потом начался шум. Я оторвался от доски. Вижу, вокруг Вали собралась почти вся аудитория (женщин не было). Аспиранты яростно обсуждают что-то, не относящееся к лекции. Оказалось, Валя научно объясняет, почему жены обманывают их так же часто, как они изменяют своим женам. Эта мысль показалась азербайджанским ученым невероятной и невыносимой.

— Этого не может быть! — закричал Азер, и все бросились к доске.

— Извини, дорогой, это подождет, — сказал кто-то, стирая мои формулы.

Валя нарисовал на доске распределение женщин и мужчин города Баку и, пронумеровав их, объяснил, что вероятность супружеских измен одинакова. Если, конечно, пренебречь небольшой группой блондинок, приезжающих в Баку на заработки. Аудитория была так потрясена этим объяснением, что меня вежливо прервали:

— Подожди, дорогой. Дай хоть с этим разобраться. Значит, моя жена…

Через пару дней в нашу честь устроили банкет. Хозяином был прокурор города, родственник Азера. Кавалькада машин двинулась к берегу Каспия, не обращая внимания на светофоры. Милиционеры отдавали честь. Валя и я сидели в первой машине, черной «Волге» прокурора. Приехав, мы увидели большой сарай, стоявший на голом песчаном берегу. Ни растительности, ни следов жизни. А войдя в сарай, испытали потрясение. Во всю его длину стоял стол, покрытый белой скатертью. На скатерти — тарелки с черной икрой, холодной осетриной, крабами, зеленью. В углу — ящики с коньяком и шампанским. Вдоль стола вытянулись вежливые официанты с белыми салфетками в руках и улыбкой на лице, сладкой, как рахат-лукум.

Оценив объем и содержимое ящиков, Валя стал «половинить». Это вызвало возмущенные крики хозяев:

— Валя, дорогой, пить до дна! Пьем за дружбу народов, за физику, за ваши лекции…

Когда подали осетрину на вертеле и шашлыки, Валя успел выпить пару бутылок коньяка, и у него установилось «подвижное равновесие». Явление это известно из химии. Сколько выпьешь, столько и отольешь. И Валя тихо спросил у официанта, где тут туалет.

— Зачем туалет, дорогой? Зайди за павильон…

За павильон мы пошли в обнимку. Стоим, облегчаемся. Вдруг посмотрели под ноги. И видим, что облегчаемся на огромные окровавленные осетровые головы. В Москве это называют головизной. Ее выбрасывают редко, и за ней стоит очередь длиннее, чем в мавзолей Ленина. Валя еще мог говорить. И он сказал:

— Понимаешь, старик… Лучше в жизни уже не будет.

Вечером мы ехали в город в машине Азера.

— Выпьем чайку и поиграем, — сказал Азер. — Я не играл с Валей со школьных лет.

Валя лежал на заднем сиденье и признаков жизни не подавал.

— Ты с ума сошел, — сказал я. — Какие сейчас шахматы? Его бы до постели довести.

— Сам дойду, — проснувшись, сказал Валя. Впрочем, идти сам он уже не мог. Обхватив Валю с двух сторон, мы внесли его в подъезд дома, где жил Азер.