Я русский солдат! Годы сражения

А. Проханов: – Русский национализм на протяжении всей русской истории был имперским сознанием. Имперское сознание – это и есть русский национализм. Потому что русскость не в косоворотке, не в орнаменте на наличниках и даже не в языке. Русскость – в огромной гигантской мессианской задаче по созданию вот этого евразийского царства. И русская миссия всегда была связана с империей.

Сегодня возник новый, неожиданный, абсолютно русский национализм – так называемый уменьшительный, или либерал-национализм, который говорит «Россия для русских. Долой Кавказ. Долой Татарстан. Отдадим Кенигсберг немцам. По существу, отбросим Сибирь, откажемся от Арктики». Вот этот национализм…

О. Бычкова: – Но Сибирь мы не отбросим. Сибирь не отбросим.

А. Проханов: – Нет, ну, по логике…

О. Бычкова: – Нам Сибирь надо – у нас там нефть, знаете ли, и газ.

А. Проханов: – Там у нас нефть, но там татары. Там очень много татар в Сибири. Тюмень вся…

О. Бычкова: – И северных народов еще, да.

А. Проханов: – И северных народов. Поэтому национализм, который встречается с отпором или с национально-освободительными движениями где-нибудь в Чувашии или в Якутии, он отступает перед лицом этих национально-освободительных движений и сжимается до Вологодской губернии.

Вот этот национализм, который говорит: «Сколько же можно русским быть империалистами? Столько трат, столько лишений. Давайте заживем по-европейски, чтобы была своя вилла, бассейн, чтобы были хорошие мерседесы, прекрасная еда», – на него искушают русских людей. А что же делать с этой огромной исторической задачей? А что делать с этим повторяющимся порывом в космос, который заставляет человека не думать о шелковых галстуках или манжетах, а заниматься космическим порывом или божественным поиском?

О. Бычкова: – А можно одновременно о галстуках и о космических ракетах?

А. Проханов: – Можно о галстуках, космических ракетах, быть гомосексуалистом, одновременно венчаться с собаками в церквах и при этом исповедовать огненное христианство, быть Пушкиным, а также заниматься рубкой икон, как занимается Гельман. Всё это можно в стране, которая остановилась и падает в пропасть. Россия сегодняшняя такова. Но это будет не вечно. Россия преодолеет эту смуту и вырвется опять на стратегическое направление. Русский ренессанс неизбежен.

О. Бычкова: – Русский или российский?

А. Проханов: – Русский ренессанс так, как его понимали татары в период Великой Отечественной войны.

О. Бычкова: – А как вам нравится предложение митрополита Волоколамского Иллариона поставить на Лубянке памятник князю Владимиру Красное Солнышко, князю Владимиру Владимировичу, может быть, – Красное Солнышко вместо Железного Феликса, вместо фонтана, вместо, я не знаю, чего еще?

А. Проханов: – Я представляю, как этот памятник будет поставлен. Наверняка, Владимир будет с крестом в руках как, наверное, Владимирская Горка в Киеве.

О. Бычкова: – Ну да.

А. Проханов: – И, конечно, этот крест будет обращен к зданию Лубянки.

О. Бычкова: – Почему?

А. Проханов: – Ну, а куда еще? На метро, что ли?

О. Бычкова: – Нет, ну, подождите. Феликс Эдмундович стоял спиной к Лубянке. Как бы она его сзади поддерживала.

А. Проханов: – Нет, ну а что? Владимир, а за его спиной вся лубянская рать, что ли?

О. Бычкова: – Да. Да.

А. Проханов: – Нет. Он будет повернут крестом к Лубянке, и памятник будет называться «Чур меня, чур».

О. Бычкова (смеется): – И спиной к людям, которые будут ходить вокруг.

А. Проханов: – Нет. Я думаю всё время над этим. Я не устаю, конечно, изумляться нашему иерарху в его бесконечных выдумках и в его какой-то болезненной, мучительной, антисоветской какой-то боли, которую он несет в себе и передает нам, грешным.

Поставить туда Дзержинского было бы нормально.

О. Бычкова: – Ну, что нормального-то, господи?

А. Проханов: – Поставить туда…

О. Бычкова: – Чур вас, чур, Александр Андреевич.

А. Проханов: – Поставить туда Дзержинского было бы нормально, потому что… Никто, действительно, не скажет, что поставили Дзержинского, потому что сейчас начнет ВЧК шарить по квартирам и брать.