Я русский солдат! Годы сражения

О. Бычкова: — У нас какой-то технический сбой произошел с кардиограммой (смеется).

А. Проханов: — Это оранжевый цвет. А вы знаете, какой это цвет? Оранжевый цвет ведь…

О. Бычкова: — Наши зрители могут это видеть, зрители RTVi и «Эха Москвы». Я не знаю, что на сайте, но прямо в тот момент, когда Александр Проханов заговорил на эту тему, у него на фоне появился большой оранжевый флаг. Это неспроста.

А. Проханов: — Нет, чтобы там на фоне засверкал, зазвенел, запылал имперский флаг трехцветный. Нет, оранжевый.

О. Бычкова: — А вот и нет, а вот и нет. Ну? Может быть, это ваши тайные мысли просто там просочились так.

А. Проханов: — Может быть, да. Это новый какой-то Сетевизор…

О. Бычкова: — Так какие признаки того, что кто-то хочет сокрушить государство? Вот, я не слышала ни разу, например, об этом никакой речи.

А. Проханов: — Я тоже ни разу не слышал. Например, «вынесем Путина из Кремля, сметем Путина из Кремля». Это, конечно, не признаки сокрушения государства. Это просто легкий флирт. А когда толпа в 30 тысяч начинает это скандировать…

О. Бычкова: — Это, извините, Геннадий Андреевич Зюганов у нас говорит, который выступает против Путина на президентских выборах? А если не говорит, то подразумевает, да?

А. Проханов — Я знаю этот лозунг. Оль, вы хотите меня убедить, что все мирно. Вы мое мировоззрение, мироощущение не измените. Я делюсь своим мироощущением, и мое мироощущение есть сущность моей судьбы.

О. Бычкова: — И вам страшно, я понимаю… А вот Кощей вас спрашивает: «А что, Путин эквивалентен государству? Неужели оно у нас такое мелкое?» Продолжите ваши рассуждения, пожалуйста.

А. Проханов: — Вот смотрите, я принадлежу к такому обильному многолюдному и в прошлом богатому роду. В моем роду были промышленники, предприниматели, мои бабки оканчивали бестужевские курсы, занимались раскопками в Помпее.

О. Бычкова: — И мои.

А. Проханов: — И ваши тоже. И я знаю, что большая часть моих предков с восторгом восприняла февральскую революцию. Может быть, даже с красными бантами ходили на демонстрации, и один из моих дальних предков, дедов, он пробился все-таки к трибуне, вышел на нее и так разволновался, что даже не мог ничего сказать, сказал лишь: «Наш путь, господа, усеян, господа, розами, господа», после чего его стащили с трибуны. И после этой февральской революции случилось такое, что от моего рода ничего не осталось. Весь мой род канул на войнах, на Гражданской и на Отечественной, погиб на пересылках, ушел в эмиграцию, люди сходили с ума. И оставшийся в живых мой дед двоюродный говорил мне: «Ты знаешь, я был знаком с Гучковым. И если бы я знал, что этот мерзавец поедет просить отречения у царя, я бы застрелил его из пистолета. У меня лежал пистолет в ящике стола». Значит, они кусали локти после того, как свершилось это чудовищное дело после февральской революции.

Мои друзья, генералы оборонной промышленности (а я был связан очень тесно с советской оборонкой), они изнывали от тупости управления экономикой той поры. И они пошли в Перестройку. Я знаю благородных людей — они поставили крест на этой управленческой девятке оборонной, они хотели хозрасчета, они пошли за горбачевской трубой. Вот сейчас я с ними встречаюсь, когда у них нет оборонки, когда кончилась промышленность, когда больше не летают серьезные ракеты в космос, когда их выкинули, когда разрушены школы. Они кусают себе локти.

Вот сейчас та же ситуация. Многие люди относятся с отвращением к Кремлю. И к нашей власти кремлевской я сам испытываю презрение за многие вещи, потому что она, эта власть, воровата, она, эта власть, не запустила развитие долгожданное, она, эта власть… У нее нет интеллекта, она живет спинным мозгом. Я к ней испытываю презрение. Но к этим чертям 90-х я испытываю отвращение, потому из этих двух зол я выбираю хрупкое, робкое, продажное, но государство.