Но почему?! Я не могла понять. Чем я должна заниматься? Пить вместе со своими одноклассниками? Курить? Воровать вещи из магазинов? Прятаться с мальчиками в укромных уголках? Мне все это было неинтересно! На все кружки, которые только были в детском доме, я ходила и так.
– Если я тебя еще раз увижу у Эсланды Борисовны, – Наталья Ивановна сверкнула глазами, – буду серьезно разговаривать уже с ней!
Для меня это была катастрофа. Куда мне теперь девать себя в свободное время? Чем занять? А главное, как вытерпеть эту невыносимую детдомовскую жизнь, если у меня отнимают единственное пространство, в котором я могу хотя бы на короткое время почувствовать себя в безопасности? После уроков я теперь всегда ходила к Эсланде Борисовне, чтобы перевести дух и хоть немного нормально поспать. Она включала мне музыку в своей комнате релаксации, выключала свет, и я спокойно спала там несколько часов подряд. Удивительно, но в десятом классе мне как воздух нужен был этот «тихий час». Единственный глубокий и безопасный сон в детском доме. Никто не трогал меня, не шугал. Не доставал и не гонял с места на место. Я знала, что Эсланда Борисовна не позволит меня беспокоить – скажет, что я на процедуре и входить нельзя.
Это было первое место в моей жизни, где я чувствовала себя в абсолютной безопасности. Это был первый взрослый, который сознательно оберегал меня и защищал. Не будь психологического кабинета и самой Эсланды Борисовны, я бы не пережила страшного подросткового кризиса, который, словно в воронку, засасывал меня в тоску по маме. Если бы не этот «тихий час» и возможность отключаться от внешнего мира, я бы запросто оказалась в психушке. Но никто из сотрудников детского дома, кроме одного-единственного психолога, этого не понимал.
После того разговора с Натальей Ивановной я проплакала, сидя на лестнице, несколько часов. И пару дней держалась изо всех сил – не ходила к Эсланде Борисовне. Пока она не нашла меня сама.
– Соня, что случилось? Почему ты больше ко мне не ходишь?
Я смотрела на нее – сердце бешено колотилось – и не могла ничего объяснить. Понимала, что нельзя говорить Эсланде Борисовне о том, что мне запретили. В конце концов, я не выдержала и просто расплакалась. Как всегда.
– Зайди ко мне завтра, – ласково попросила она.
А как я могу зайти, если меня увидят? Я ничего не ответила. А наутро решила пойти не одна, а в компании еще четырех ребят, которые тоже ходили к ней с девятого класса. Подумала, что если мы будем вместе, то ничего страшного. Не станут ругать. И после этого опять все наладилось.
А через пару недель Наталья Ивановна снова вызвала меня к себе в кабинет. Там уже сидела моя воспитательница, дочь Алии Имировны. И вот они опять – теперь уже вдвоем – стали мне объяснять, что я мешаю Эсланде Борисовне работать, что она интеллигентный человек и не может напрямую об этом сказать. Что я бессовестная и не понимаю простых вещей. Минут сорок они вдалбливали мне в голову всю эту ерунду, а я опять стояла и молчала, опустив голову.
Я снова перестала ходить к Эсланде Борисовне, но на этот раз она моментально меня отыскала – поймала и остановила около туалета. Приперла к стене.