Я сделаю это для тебя

— Во-первых, а вдруг и здесь следят?

— Не следят, — покачал он головой. — Это невозможно. Ни магически, ни без магии. Я… я позаботился.

О да, сильный менталист, всё верно.

— Хорошо. Но существует ещё и во-вторых. Есть одна вещь, которую нужно туда донести.

Он так изумлённо на меня воззрился, что я подумала — сейчас или укусит, или ещё что такое же сделает.

— Показывайте, — сказал он так же хмуро.

Я достала из кармана в корзинке-фижме платок. Тот самый платок, который был затолкан Женевьевой под обложку королевского сокровища, так невероятно пригодившегося нам с Анри в подземельях Сердца Горы. На котором сохранялись несколько капель крови.

— Вот.

— Что это? — Фелисьен смотрел хмуро.

— Это кровь Женевьев. Её монограмма, её платок. Так вышло, что я знаю, как и когда эта кровь появилась на платке. И раз она сама покоится очень далеко, то я бы положила на могилу его величества этот предмет.

— И вы знаете, где она покоится? — он продолжал хмуриться.

— Знаю, туда не дотянуться порталом и не дойти ногами. Я не представляю, как в том месте с подходящими небесами, и удалось ли им с его величеством там встретиться. Но мне кажется, это был тот самый союз, какие скрепляют на небесах.

Он смотрел то на платок в моих руках, то на меня. И раз уж он матёрый менталист, то видит, насколько я сейчас правдива.

— Вы… позволите? — спросил он, кивнув на платок.

— Позволю, — если порвёт в клочья, так тому и быть.

Женевьеве уже ничего не поможет, её королю тоже. А смысл моего сентиментального жеста… почему-то мне показалось, что нужно так поступить. Когда я стояла у могилы Женевьев, я могла только положить туда цветы. А Анри — сделать то, что должно. Теперь же я могу принести весточку от Женевьев сюда. Хоть она при жизни здесь ни разу и не побывала, но я же тревожу память о ней в этих стенах! Вот и делаю… разное, местами странное.

— Почему? Что движет вами, почему вы делаете это? — он смотрел на меня очень, очень странно, совсем не так, как раньше.

— Я делаю это потому, что могу. Потому, что мне кажется — я должна это сделать. Для них, для Луи и Женевьев. Потому что сложись всё иначе, они могли бы прожить долгую счастливую жизнь. Меня тронула их история, понимаете? Там, откуда я родом, давно нет королей. И нерасторжимых браков нет, и сословных предрассудков. И если разумные взрослые люди понимают, что их юношеский поспешный брак был ошибкой, то расстаются, не портят друг другу жизнь и продолжают совместно заботиться о детях. И живут дальше, каждый — свою жизнь. Не все, конечно, хватает и таких, кто будет портить жизнь партнёру до последнего, но мы не о них, мы о приличных людях.

Фелисьен вздохнул.

— Вы думаете, там всё было чисто и честно, как в песне древнего трубадура? — он снова взглянул на меня, и я не смогла прочитать, что там ещё было, в тех глазах.

— По моим представлениям, история Женевьев весьма далека от понятий «чисто и честно», — покачала я головой. — Но что случилось, того уже не исправишь. Я так понимаю, что её супруг приложил немало усилий для того, чтобы она оказалась при дворе. Вот она и оказалась.

— Не супруг, нет, — покачал он головой. — Её отец, граф де Рьен. Супруг её был богатым ничтожеством, им и остался, увы, хоть и вырос вместе с господином Луи.

— Граф де Рьен? — не поняла я.

— Именно он. Он понял, что госпожа Женевьев приглянулась господину Луи, когда они оба ещё были свободны. Но господин Луи заключил помолвку в очень юном возрасте, и никак не мог избежать этого брака. И никак не мог допустить к себе так близко сильного мага, ещё одного сильного мага.

Что? Граф де Рьен сговорился с королём?

— Так это… король пожелал, чтобы Женевьев искалечили? — вот правда, я не верила своим ушам.

— Он решил, что так будет безопаснее для всех. А господин граф полагал, что дочь, оказавшись у вершины власти, поможет семье выбраться из всех свалившихся трудностей.

А дочь не простила. Что ж, имела право, как мне кажется.

— А каково во всей этой истории место господина маркиза дю Трамбле? Он вступал в брак с открытыми глазами?

— О нет, — покачал головой старый царедворерц. — Маркиз не знал ничего. Он как раз был искренен во всей этой истории. И в любви, и в дружбе, и в ненависти.

— Король умер, граф де Рьен умер, маркиз умер. Граф де Реньян умер так, что не пожелать никому. Женевьев умерла в Поворотнице и похоронена вообще за гранью мира, — меня как-то даже замутило от всего услышанного.

— Верно, ваше высочество. Все они… пришли к тому, что было им суждено.

— Но ведь они любили друг друга, Женевьев и Луи, — потрясённо произнесла я.

— Совершенно верно, — печально кивнул мне Фелисьен. — Любили. Кто бы мог подумать, называется. Второй такой любви я и не встречал, пожалуй.

— Значит, нам нужно положить этот платок, куда следует, и перевернуть страницу, — сказала я.

— Извольте следовать за мной, — кивнул Фелисьен.