Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Мистер Браун оказал мне одну услугу: усилил мой атеизм, возбудив активную неприязнь к религиозным обрядам и отвращение к образу Христа. Директор проводил скучнейшие ежедневные пятнадцатиминутные службы в часовне, воскресные утренние богослужения с длинными невразумительными проповедями и воскресную вечерю, проходившую в сгущающейся темноте, когда на горизонте уже неприятно маячил понедельник. Немного легче стало в последний год обучения благодаря тому, что в обязанности учеников старшего класса входило обслуживание мехов органа, на котором играла Мэри Браун. Мы стояли в нише, где нас нельзя было увидеть из алтаря, сосали леденцы и думали о панталонах исполнительницы.

Мое отвращение к Христу было реакцией на противоречивость нашего воспитания. Мистер Браун любил повторять, что цель обучения в возглавляемой им школе заключается в выработке характера, вернее — Характера. Нас приучали быть мужественными, смелыми и самостоятельными. Величайшим позором считались слезы: ученику, который хоть раз заплакал, постоянно об этом напоминали. И в то же время нам твердили, что надо превозносить некую личность, никак не соответствовавшую этим требованиям: человека с длинными, ниспадающими на плечи волосами (скорее как у женщины, чем у мужчины), телом, обвисшим на кресте, лицом, искаженным болью. А кроме того, в Библии было сказано со всей категоричностью: Ииусус зарыдал! Разглядывая дешевый цветной витраж часовни во время бесконечных, монотонных и пустых богослужений, я пришел к выводу, что Христос, вероятно, был немного «тряпкой». Позднее, в годы отрочества, на меня из книг и разговоров обрушилась масса других трактовок Христа; они настолько противоречили друг другу, что общим для них было лишь одно — отсутствие серьезных доказательств, их подтверждающих. Поэтому я занял нейтральную позицию. Чувство отвращения я перестал испытывать лет 40 назад, но на его месте так ничего и не появилось. О Христе у меня не более ясное представление, чем о каком-нибудь языческом шамане.

Мистер Браун умер, и школу купил некто мистер Ф.Е. Хилл, который был лет на 30 моложе своего предшественника. С ним у нас установились более близкие отношения. Он участвовал в наших играх, а воскресными вечерами читал нам Конан-Дойля, попыхивая изящной трубкой. Будучи лучшим учеником, я числился среди его фаворитов и платил ему за симпатию симпатией. Новый директор был консерватором. Во время всеобщих парламентских выборов он нервно разгуливал по школе и бормотал: «Хамы и пройдохи, хамы и пройдохи», имея при этом в виду не социалистов, а кандидата от либеральной партии и его сторонников, оспаривавших избирательный округ Истборн у депутата-тори; когда же я поинтересовался у него, является ли Рамсей Макдональд[8] джентльменом, он буркнул «нет» и ледяным взглядом посмотрел на меня.

М-р Хилл был, естественно, сторонником империи. Он переименовал наши спальни, дав им название британских доминионов и колоний: Канада, Австралия, Индия и т. д. Он любил пространно рассуждать об империях — Персидской, Македонской, Римской, Монгольской и Британской. Он говорил нам, что Британская империя отлична от всех остальных по одной простой причине: она вечна. По мере того как я переваривал эту мысль, меня вновь начинал одолевать скептицизм. Почему? Почему Британская империя должна отличаться от всех остальных, если, конечно, не считать того обстоятельства, что мистер Хилл и я родились в Британии? До меня это не доходило, как не доходил трюк, осуществленный Христом во время брачного пира в Кане[9]. Я должен поблагодарить мистера Хилла за то, что он в раннем возрасте приучил меня не выдавать желаемое за действительное.

Итак, не прожив на свете и десяти лет, я уже превратился в маленького безбожника и антиимпериалиста. И немалая заслуга в этом принадлежит обычному детскому саду и подготовительной школе.

ВЫБОР