Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Спустя несколько дней, как и было договорено, мы встретились с приятелем на Чокфарм. Я было огорчился, увидев его одного, но в ответ он рассмеялся: «Погоди немного». Мы отправились в одно из тех путешествий, которые впоследствии стали для меня до мелочей знакомыми: такси, автобус, метро, несколько минут пешком, затем снова метро, автобус, такси или в любом ином порядке. Через два часа после встречи на Чокфарм мы шагали по Риджентс-парку. С газона перед нами поднялся человек, и мой приятель остановился.

— Ну вот, прибыли, — произнес он. — Минута в минуту.

Я пожал руку незнакомцу и огляделся. Приятель уже удалялся от нас. С тех пор я его больше не встречал.

Незнакомцу было около 35 лет. Он был намного ниже среднего роста, полная фигура лишь подчеркивала внушительную ширину его плеч. Светлые курчавые волосы и большой открытый лоб. Живые голубые глаза и широкий рот намекали на то, что от него вполне можно ожидать какой-нибудь шалости или озорства. Мы беседовали на немецком, которым он владел в совершенстве. Поскольку у него был южнонемецкий акцент, я сперва принял его за австрийца, но затем по каким-то признакам, настолько незначительным, что сейчас и не припомню, я понял, что он чех. Впоследствии я обнаружил, что он вполне прилично говорит по-английски и очень хорошо по-французски. Он не скрывал своей любви к Франции; на протяжении своего пребывания в Лондоне, который ему не нравился, он все время тосковал по Парижу.

— Отто, — представился он, когда мы усаживались на траву. Он сел напротив меня, чтобы мы могли видеть, что творится за спиной друг у друга, и при этом предложил мне следить, не проявляет ли кто-либо к нам повышенного внимания. Беседа длилась менее часа, но уже через несколько минут стало ясно, что ко мне обратились с предложением работать на одну из советских специальных служб, хотя мой собеседник и не называл вещи своими именами. Отто продемонстрировал знание того, чем я занимался в Вене, и в целом одобрил мое намерение вступить в компартию. Он, однако, высказал предположение, что я мог бы добиться больших результатов на ином поприще. Вступив в партию, я стану одним из многих. Любую работу в рамках партии в состоянии сделать — хуже или лучше — кто угодно другой, независимо от моего вступления. Я же, с моими возможностями и способностями, вполне пригоден для работы, которую далеко не всякий может выполнять.

Отто, конечно же, льстил мне, и, вероятно, сознательно. Говоря о моих возможностях и способностях, он имел в виду мою принадлежность — по происхождению — к средним слоям британского общества и мое воспитание. Но он не очень-то напирал на эти обстоятельства, прекрасно понимая, что никакие лестные слова не идут в сравнение с самим фактом вербовочного подхода. Ведь это означало, что за мной наблюдали из сфер, где принимают «действительно важные» решения, и там было сочтено, что меня следует «пасти».

Мой собеседник перешел к политическим проблемам. Он говорил о подъеме фашизма в Европе, об опасности, исходящей от Японии на Дальнем Востоке, и о двусмысленном отношении к этому западных демократий. Крайне важно находиться в курсе того, что происходит в разных областях политики. Человек, известный своими коммунистическими убеждениями, никогда не сможет узнать реальную картину. А выходец из буржуазии, вращаясь в кругу себе подобных, — сможет. Окольными путями Отто подвел меня к мысли, что я просто обязан принять его предложение. Он признал, что на тот момент оно может показаться мне неопределенным — детали я узнаю позже, — в зависимости от реальных обстоятельств времени и места. Задолго до конца его монолога я принял решение согласиться.

Но как только я сказал об этом Отто, он пошел на попятную. На этой стадии он не ожидает от меня окончательного ответа. По его словам, ему самому, прежде чем продолжить контакт, надо отчитаться о нашей беседе. А тем временем, добавил он достаточно жестко, «и вам пред-, стоит обстоятельно все обдумать». Наверное, лучше воспроизвести его слова в прямой речи, хотя я и не ручаюсь за точность.

— Прежде всего, — сказал он, — нам известно, что вы не пасуете перед опасностью. Но мы опасность не любим. Мы любим надежность. Нам не нужны разоблаченные люди. Иногда мы можем дать вам то или иное опасное поручение, но при этом будем настаивать, чтобы вы выполняли его с соблюдением максимальной осторожности. Наш первейший принцип — безопасность, а это может оказаться на практике ужасно скучной штукой.

И неожиданно выстрелил в меня вопросом:

— Как вы восприняли то, что вам пришлось таким окольным путем ехать на нашу сегодняшнюю встречу?

Я ответил, что мне это показалось весьма увлекательным.

— Сколько времени вы потратили?

— Около двух часов.

Он одобрительно хмыкнул, затем бросил на меня острый взгляд и лукаво улыбнулся:

— Посмотрим, что вы скажете после сотого раза.