Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Как приятно было узнать все твои новости. На твою долю выпали мучительные испытания, и я очень рад, что все в конце концов обернулось для тебя хорошо. Правда, невольно вздрагиваешь от мысли о толпах маленьких новых Де Мони, выпускаемых на волю в наш беспокойный мир, особенно насчет буйных рыжиков. Я полагаю, они достигнут своей активнейшей стадии как раз ко времени твоего ухода на покой в бедную Нормандию, которая, как мне представляется, достаточно пострадала в 1944 году. Ты пишешь, что собираешься оставить службу через три года. Значит, тебе 57? 62? Во время наших слишком нечастых встреч на Востоке я никогда не замечал разницы в возрасте, но она, должно быть, была. Через пять недель мне стукнет 66, однако, несомненно, в связи с жестокой задержкой умственного развития я не чувствую себя намного старше, чем в Бейруте. Память у меня уже явно не та, что была прежде, и опечатки случаются чаще — вероятно, подкрадывается склероз. Но я надеюсь, что мои мозги продержатся еще лет десять — двадцать, ибо для них пока еще довольно много работы.

Я, разумеется, с удивлением узнал о твоем обращении; хотя еще один мой старый друг — Грэм Грин — проделал тот же, путь — от КП к Церкви. Лично я был рад услышать, что твоя жена происходит из нонконформистской семьи — у Филби тоже есть свой «скелет в шкафу». Говорят, что последним повешенным в Тайбэрне был Филби-католик, после чего семья аккуратненько приспособилась к англиканскому истэблишменту. Прискорбный эпизод и, я надеюсь, недостоверный. Ты наверняка в равной мере удивлен моей пожизненной приверженностью к марксизму. Конечно, я не считаю, все написанное КМ Священным Писанием. Но я действительно верю, что он и его лучшие последователи нащупали оптимальный инструмент для объяснения поведения человека в обществе. Что касается любых религиозных догм, они никогда не трогали меня с тех пор, как примерно 60 лет назад я шокировал мою бабушку заявлением о том, что Бога нет. В своей брошюре обо мне Г. Т-Р изобразил меня ископаемым, видимо потому, что я пришел к марксизму в Кембридже и остался верным ему по сей день. Но ведь и сам Т-Р на старшем курсе был убежденным тори и остается таковым. Если он хочет присоединиться ко мне в палеонтологическом музее, я подвинусь и дам ему место. В целом же, он был честным, хотя и заблуждающимся критиком. Но это уже «большие глубины» — не для частной переписки!

Итак, вы с женой оба приговорены к журналистике пожизненно. Несмотря на упорные слухи о сотрудничестве с АПН, я стряхнул газетную пыль со своих ног в ту самую ночь, когда не без спешки покинул Бейрут, и с тех пор целиком посвятил себя своей истинной профессии. Я снова женился, как и ты, тоже на рыжей женщине с взрывным нравом, хотя за семь лет (никак не меньше!) нашей супружеской жизни взрывы были редкими и очень, очень короткими. Она, вопреки сообщениям, вовсе в прошлом не переводчица, а редактор из Академии Наук. Теперь она уже довольно прилично владеет английским, но еще далеко не на переводческом уровне. Тем не менее ей дважды неожиданно пришлось переводить мой русский на русский, понятный несколько озадаченной аудитории. Не знаю, хвалюсь ли я или принижаю себя, говоря, что ее мать на десять дней моложе меня! Во всяком случае, могу сказать с уверенностью, — как, надеюсь, можешь сказать и ты, — что закат моей жизни — золотой!

Как я понимаю, спектакль с Гиннессом рассказывает о моей жизни в Советском Союзе. Удивительно, что такой актер, как Гиннесс, позволил себе пойти на явную фальшивку, явную потому, что никто, даже мои дети, ничего не знают о моей жизни. Собственно, год для меня начинается где-то в середине сентября, когда все мои коллеги возвращаются из летних отпусков. Я упорно тружусь до середины мая, лишь с двухнедельным перерывом в январе или феврале, который я провожу в более южных краях, в Советском Союзе или за его пределами. Затем в середине мая, как правило, отдыхаем положенные 24 дня в санатории в Крыму. Нас селят в номере «люкс» (в моем возрасте это, вероятно, позволительно?), и доктора теперь уже знают, что мы парочка психов, которые не любят быть объектом внимания медиков. А потому они оставляют нас в покое, и мы вволю катаемся на катерах наших коллег-пограничников. Потом — назад, в Москву, на несколько недель спазматической работы, которая зависит от присутствия или отсутствия коллег. Конец лета мы проводим в той или иной дружественной стране, частично — у воды (у моря, озера или реки), частично — в горах. Никаких ограждений вокруг нас не устраивают, просто мы шагаем осторожно, ставя одну ногу впереди другой. И наконец, с сентября все начинается сначала.