Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Все начиналось вполне невинно. Ровно в 6 часов вечера Ким любовно готовил мне коктейль из коньяка с апельсиновым соком, который он называл «orange blossom» («цветок апельсина»), а себе виски или коньяк с водой. Мы разговаривали, слушали музыку, медленно потягивая коктейли. Ким наливал себе второй стакан, и этого было бы достаточно. Он быстро пьянел, и, когда брался за третий стакан, который был явно лишним, я пыталась его остановить, но он не мог понять, почему я хочу лишить его такого удовольствия;

Он продолжал наполнять свой стакан, угощая и меня, но теперь «цветок апельсина» вызывал у меня отвращение. Ким полностью терял контроль над собой, его взгляд становился бессмысленным, глаза стекленели. Было нестерпимо наблюдать, как в течение вечера умница превращается в круглого идиота. Оставалось только ждать, когда он уснет.

Но покоя нет и ночью: во сне Ким мечется и громко вскрикивает. Стоит мне уснуть, как он шумно вскакивает, зажигает свет и беспрерывно курит. Ночь превращается в сплошной кошмар. Ухожу в другую комнату, но уснуть не удается: беспокойство не покидает. А вдруг пожар? На простынях, матраце — везде следы от сигарет. Когда он затихает, моя тревога усиливается. Осторожно подкрадываюсь и прислушиваюсь, дышит ли. И только услышав громкий храп, успокаиваюсь и, вконец измученная, засыпаю…

Просыпаюсь от звука радио, злая, с тяжелой головой, как будто напивалась я. А Ким как ни в чем ни бывало уже сидит со своим традиционным стаканом чая около приемника и слушает Би-Би-Си, совсем не похожий на вчерашнего пьяницу. О вчерашнем ему напоминает только головная боль, которая исчезает вместе с тремя стаканами чая и двумя таблетками аспирина.

— Чай лучше! — многозначительно говорит он, как будто я спорю!

Мой гнев проходит, трудно поверить, что это может повториться.

К сожалению, обычно в полдень Ким нередко повторял другое выражение: «The hair of the dog which bit you» («Шерсть собаки, которая укусила тебя», а по-русски это означало: «Клин клином вышибают») — и опохмелялся рюмкой водки. Тогда все начиналось сначала. Как-то в бессильной ярости я убежала в другую комнату и спряталась там. А он метался по квартире, искал и звал меня: И тут я увидела старого, беспомощного человека. Сердце защемило от жалости, и я поняла, что никогда не смогу оставить его.

Ким этого не знал и, как оказалось, боялся, что я уйду, хотя я не делала таких попыток и никогда этим не грозила. Но равнодушно наблюдать, как он убивает себя, не могла. Все мои усилия его остановить были бесполезными, если он начинал пить, и я старалась вразумить его, когда он приходил в нормальное состояние. Думаю, только мое вмешательство помогло сохранить Киму жизнь. Не случайно он как-то сказал, что пьянство — наименее болезненный способ самоубийства. Мои упреки и увещевания Ким всегда выслушивал безмолвно, опустив голову, не давая никаких обещаний.

Как-то зимним утром, когда мы одевались на прогулку, я обнаружила, что пропал один сапог. Мы вопрошающе смотрели друг на друга и шарили по углам, удивляясь такой чертовщине. И вдруг Кима осенило. Он стукнул себя по лбу, пошел в кабинет и принес второй сапог. Накануне вечером, напившись, он спрятал его, чтобы я не сбежала. Это было и смешно, и грустно.

В состоянии опьянения Ким становился невменяемым, и трудно было представить, какой номер он выкинет. Как-то среди ночи он пытался разжевать тяжелую металлическую зажигалку в бархатном чехле величиной со спичечный коробок и чуть не подавился. К счастью, я вовремя вытащила ее у него изо рта.

После одной из таких бурных ночей мне не хотелось разговаривать с Кимом, и на его заигрывания я отвечала хмурым молчанием. А потом не могла сдержать улыбки, когда обнаружила в кастрюле (!) его записку: «Я люблю тебя, несмотря на…»

В периоды беспробудного пьянства Кима меня утешало лишь то, что при этом он никогда не уходил из дома. (Ким рассказывал, как Дональд Маклин, обычно спокойный и уравновешенный, в периода запоя скандалил и дебоширил в общественных местах. В пьяном виде его тянуло «выяснять отношения» то в английском посольстве, то в Доме журналиста. Впоследствии Маклин вылечился от алкоголизма и совсем не прикасался к спиртному.)

Ким никогда не только не скандалил, но даже не повышал голоса и в состоянии опьянения обычно оставался добрым и нежным. Его только сердило, если я отнимала бутылку, тогда он становился неуправляемым. Тогда я вынуждена была уступать — лишь бы он успокоился. Но иногда он становился совсем неузнаваемым и даже бессердечным.

Когда у меня случился приступ аппендицита, Ким сидел рядом на кровати и в знак сочувствия приканчивал бутылку виски. (Тогда это была его обычная реакция на любые трудности и неприятности.) Боль становилась нестерпимой, надо было вызывать «Скорую помощь», и я умоляла его прекратить пить, объясняя, что мне очень плохо. Кима это не отрезвило. Не двигаясь с места, он пробормотал: знаем, мол, эти женские уловки. Если бы тогда я испустила дух, он бы и не заметил. Мне удалось дотерпеть до утра, пока Ким не проспался, и тогда мы поехали в больницу.