Я шел своим путем. Ким Филби в разведке и в жизни

Мне удалось убедить врача не будить Кима по утрам. Я принесла из дома градусник, и он аккуратно записывал свою температуру. Правда, этим графиком никто ни разу не поинтересовался.

Отдельная палата была для Кима настоящим благом, особенно в бессонные ночи, которые он проводил за чтением. Но однажды это мирное занятие дежурная сестра нарушила грубым окриком: «Надо гасить свет в десять часов!» — и щелкнула выключателем. Было около 11 часов вечера. Ким пролежал в темноте без сна всю ночь и встретил меня измученным и расстроенным. Нас удивила такая резкость сестры, у которой, нам казалось, не было повода для раздражения. Да и сами врачи и сестры говорили, что Ким — идеальный больной, никогда не доставлял никаких хлопот, не был ни капризным, ни требовательным. Я-то лучше всех знала, насколько он был терпеливым и невзыскательным! После этого случая я поговорила с врачом, и Кима больше не беспокоили по ночам.

Часто случалось, что сестра, поставив капельницу, забывала вовремя унести ее. Обычно я отправлялась на поиски сестры, а если меня не было в этот момент, Ким сам выдергивал иглу.

В другой раз Ким встретил меня вопросом:

— Ты не знаешь, где Таня?

— Какая Таня?

— Я тоже не знаю. Сегодня меня разбудила санитарка: «Где Таня? Где Таня?»

С мелкими проблемами я справлялась по мере их появления. Так, на двери ванной отсутствовала задвижка, что было, наверное, разумной мерой предосторожности. Но при этом дверь постоянно оставалась распахнутой, ее нельзя было даже прикрыть. Пришлось привязать к ручке веревочку, за которую Ким держал дверь, когда ему необходимо было уединиться.

Еда в госпитале, по выражению Кима, была «скучной», но гораздо лучше, чем в обычной больнице. Ким не привередничал и равнодушно проглатывал кое-что из того, что давали. Я старалась приготовить что-нибудь повкуснее, но больничная обстановка не улучшала его аппетита, и он уже не мог радоваться домашним блюдам. Ему не хватало лишь свежего горячего чая, и я принесла кипятильник.

Ванная комната была необычно большой. Там стояла койка и большой холодильник «ЗиЛ». Он был включен в единственную на всю палату розетку, которая находилась на полу. Чтобы приготовить чай, я ставила стакан с водой на холодильник и, отключив его, включала кипятильник.

Однажды, когда я нагнулась и выдернула шнур, стакан с кипятильником опрокинулся мне на голову. Кипятильник запутался в моих волосах и яростно шипел, продолжая свое дело. Мне обожгло плечо, голову и щеку, и только шею защитил толстый воротник свитера.

Ким перепугался, позвал сестру, а я больше всего боялась, что нам запретят пользоваться кипятильником. Но все обошлось. Мне оказали первую помощь и разрешили остаться на ночь, которую я провела на койке в ванной.

Наш незаменимый Владимир принес мне флакончик облепихового масла, которым я смазывала обожженную щеку. Через несколько дней толстая бурая, как подошва, корка отошла, не оставив шрамов, тогда как плечо надолго сохранило следы ожога.

Мне не стоило, конечно, развлекать Кима столь экстравагантным способом. Происшествие хотя и внесло некоторое оживление в монотонный больничный распорядок, могло повредить его здоровью.

Пытаясь поднять Киму настроение и улучшить его аппетит, я иногда приносила немного коньяка в пузырьке. Но это не радовало его:

— Я не получаю удовольствия от дринка в такой обстановке. Всему свое время и место.

Во время последнего пребывания Кима в госпитале О.Д. Калугин принес мне домой две бутылки кагора, который исстари считался укрепляющим средством при всевозможных заболеваниях.

— Это из церковных подвалов, и все благодаря тесным контактам КГБ с православной церковью, — сказал он с гордостью.

Кагор Ким пил с таким же «удовольствием», как и микстуру, поскольку не любил сладких вин, а к целебным свойствам этого напитка относился скептически.

Ким с нетерпением отсчитывал дни и минуты пребывания в госпитале и рвался домой независимо от своего состояния. Он уверял, что не ощущает существенной перемены в самочувствии после больничного лечения.

Тем не менее обострения болезни становятся все чаще. Теперь уже постоянно висит угроза госпитализации, но Ким ни за что не хочет смириться с этой неизбежностью и из последних сил скрывает свой недуг, пытается обмануть и меня, и себя. Но я вижу, с каким трудом он дышит, как вздрагивает его спина и судорожно поднимаются плечи, и понимаю, как это опасно. Его замучила бессонница. Он думает, стоит ему выспаться — и все пройдет. Никогда не жалуется, не выказывает ни малейшего беспокойства по поводу своего здоровья, только иногда признается:

— Я устал.

Едва погасив свет, снова зажигает его и подолгу сидит, спустив ноги с постели. А мне казалось, что бессонница — скорее следствие, а причина — в его болезни.

В одну из таких бессонных ночей Ким сидел на кровати спиной ко мне и, не поворачивая головы, печально проговорил:

— Руфа, я скоро умру.

У меня сердце упало от ужаса, и я закричала сквозь слезы: