Я, Шерлок Холмс, и мой грандиозный провал

— Нет, мисс Лайджест, вы выставили мои музыкальные вкусы в очень уж примитивном виде. Я действительно предпочитаю немецкую музыку: она располагает к глубоким размышлениям и помогает сосредоточиться, когда это необходимо. Но я отнюдь не собираюсь переубеждать вас в том, что касается ваших личных пристрастий!

— В самом деле? Даже если я скажу, что мой любимый композитор вовсе не Бетховен?

— Даже в этом случае… А что в наших спорах я показал себя настолько непримиримым, мисс Лайджест?

— Насколько я могу судить, вы действительно непримиримый спорщик, мистер Холмс, — улыбнулась она.

— Должно быть, мой азарт иногда берет верх над здравым смыслом, и это ваша заслуга, мисс Лайджест.

— Моя? — шутливо возмутилась она.

— Хотите сказать, что это я виновата в вашей непримиримости?

— Косвенно да. Вам каким-то образом удается вызывать меня на споры даже тогда, когда я вовсе к ним не расположен, и часто это касается тех вещей, о которых я вообще никогда и ни с кем не спорил!

— О вас я могу сказать то же самое, мистер Холмс! Вы часто, сами того не подозревая, вызываете во мне азарт, который я ничем не могу объяснить.

— Тогда мы квиты. А что это за композитор, мисс Лайджест, на которого вы променяли Бетховена?

— Вивальди. Хотя я не скрипачка, я очень люблю его.

— Вивальди замечателен, но я нахожу его чрезмерно чувственным.

— Чрезмерно? По-моему, он гармоничен и правилен, как никто другой.

— Его захлестывают страсти, и вся эта дрожь в теле дает мало проку.

— А я не думаю ни о чем, когда слушаю его: все мысли занимает только наслаждение.

— Вивальди вызывает ощущения особого рода — эмоции выходят из-под контроля и начинают жить самостоятельной жизнью, а мне это не очень нравится: я предпочитаю, чтобы рассудок всегда сохранял свое главенство.

— Я это заметила, — сказала мисс Лайджест, одарив меня своим спокойным испытующим взглядом.

— Я тоже люблю ясность рассудка, но знаю также и то, что эмоции порой оказываются достаточно сильными и с ними приходится считаться.

— С чем же приходится считаться?

— Я не знаю… Возможно, со стремлением к переменам, с жаждой новых ощущений, свободы, с ненавистью и любовью, наконец. Знаете, наши чувства иногда преподносят нам сюрпризы и оказываются очень неожиданными, — ее синие глаза вдруг заискрились то ли теплотой, то ли сожалением, то ли насмешкой.

— Да, я это знаю, — согласился я, — чувства бывают самые разнообразные, но это не значит, что я намеренно подавляю их. Просто чаще всего в их внешнем выражении не бывает необходимости.

— А вы уверены, что правильно оцениваете эту необходимость, мистер Холмс? — улыбнулась она.

— Может быть, кто-то нуждается в ваших чувствах больше, чем вы думаете?

— Ну, в этом случае он, наверняка, сообщил бы мне об этом или же нашел другой способ дать это понять.

— Это не всегда бывает просто, — заметила она, продолжая улыбаться.

— Не могу представить, какие здесь могут быть сложности…

Мне вдруг стало не по себе. А что если она давно догадалась о моих чувствах и теперь забавляется, видя, как еще один мужчина не устоял перед ней? Что если она теперь намеренно дразнит и испытывает меня, с привычным удовольствием наблюдает за тем, как легко ей использовать полученную надо мною власть? Неужели мои чувства к ней так заметны? Неужели из-за них я выгляжу смешным?.. Но, с другой стороны, зачем ей это? С какой стати ей могло прийти в голову смеяться надо мной?! Она умна, благородна и слишком цельна для мелких уловок. Да и веду я себя совершенно естественно, ничем не выдавая произошедших во мне перемен… Пожалуй, единственным объяснением этому могло бы быть то, что она, напротив, не знает, как я отношусь к ней, и пытается своими двусмысленными высказываниями и непрямыми вопросами выяснить это. Если так, то наше дальнейшее общение обещает быть интересным.

— Скажите мне, мисс Лайджест, — обратился я к ней, — почему вам пришло в голову вспомнить забытый рояль сегодня и взяться именно за Бетховена?

Она пожала плечами:

— Не знаю. Вы были заняты, я сделала все дела, какие только смогла придумать и вдруг решила проверить, не пропали ли старые навыки, — она положила свои пальцы на черную полированную поверхность и критически взглянула на них.

— Как видно, не совсем пропали, и еще есть надежда их окончательно восстановить. Ну а эта замечательная соната… Я неплохо исполняла ее, еще когда была совсем юной. Тогда мой учитель постукивал указкой по этим самым пальцам, если был мною недоволен. Так что если уж я решила проверить память своих рук, было разумным начать с того, что мне когда-то удавалось.

— Это верно и разумно, даже чересчур разумно. По-моему, вы пытаетесь представить свои мотивы более рациональными, чем это есть на самом деле.

— И от кого я это слышу! Как же вы в таком случае объясните мои мотивы, мистер Холмс?