Я смогла все рассказать

Ни один прием пищи в доме не обходился без скандала. Я была весьма субтильной девочкой, даже для своего возраста. «Тебя же ветром сдует, – говорила мне бабушка. – Ты не ешь, а клюешь, как воробушек». Я никогда не отличалась хорошим аппетитом, а овощи просто-таки терпеть не могла. Особенно брюссельскую капусту – меня от нее просто тошнило. Каждое воскресенье мама готовила жареное мясо с гарниром из ненавистной капусты и потом не выпускала меня из-за стола, пока я не съем все до последнего кусочка. Это было несправедливо: ни Тома, ни Роузи с Элен она не пичкала мерзкими овощами. Брат и сестры могли есть то, что им нравится, и никто не заставлял их съедать все до последней крошки: они могли просто встать и уйти из-за стола. Я же часами сидела и смотрела на зеленое месиво в тарелке, пытаясь пересилить себя, но едва подносила вилку ко рту, как меня начинало тошнить. Это было выше моих сил.

Мать не унималась, все твердила:

– Ты никуда отсюда не уйдешь, пока все не доешь. – Казалось, она упивается моими страданиями.

В три года я стала посещать воскресную школу. Там мы рисовали картинки на библейские сюжеты, обменивались коллекционными карточками для альбомов, было здорово, но из-за проклятой капусты мама часто оставляла меня дома. Почти целый день я сидела над тарелкой, глядя, как капуста плавает в застывающем жире. Мать не отпускала меня даже в туалет, в конце концов я уже не могла терпеть, изо всех сил сжимала бедра, потому что боялась описаться. Я слышала, как брат и сестры играют в соседней комнате, как они бегают по саду, – у меня не было ни единого шанса выиграть этот поединок.

За ужином я не могла есть то же, что и остальные, пока не доем обеденную капусту.

– Опять ты портишь воскресенье всей семье, – укоряла меня мать. – Думаешь, мне приятно сидеть тут с тобой целый день? Мне что, заняться больше нечем?

В итоге я сдавалась и с трудом проглатывала мерзкое варево. Тогда мать, смилостивившись, позволяла мне встать из-за стола, а я бежала прямиком в туалет, и меня рвало ненавистной капустой. После этого мать на весь вечер запирала меня одну в комнате.

Тем не менее я продолжала надеяться, что однажды она осознает свою неправоту и подобреет. Я все ждала, что она увидит, какая я на самом деле хорошая, и полюбит меня так же сильно, как Тома и сестер. Как же я этого хотела! Но каждое воскресенье за обеденным столом я переводила взгляд со своей тарелки на тарелки Тома, Элен и Роузи и задавала себе вопрос: почему я должна мучиться и есть противные овощи, а они нет? Чем я отличаюсь от них?

Я любила Тома и старалась во всем походить на него, копируя его поведение. Я была маленькой и несмышленой, и мне казалось, что если я буду просто вести себя, как он, то мама перестанет злиться и полюбит меня так же сильно. Ведь на него она никогда не сердилась. К сожалению, и это не помогало, хотя я никак не могла взять в толк почему. Что я делала не так?

Обычно маленькую девочку все холят и лелеют, называют принцессой, сокровищем. Но только не меня. Все дети нуждаются в любви, и чаще всего они ее получают от своих матерей – кто же, если не мать, должен любить свое чадо? Я могла об этом только мечтать, потому что с самых ранних лет мне постоянно говорили, что я нежеланный – значит, и нелюбимый – ребенок. Меня вообще никто не любил.

Первое, что я помню из раннего детства, это огромные каменные ступени, ведущие к зданию, похожему на серьезное государственное учреждение. Мне было три или четыре года. Позднее я поняла, что это была ратуша, в то время там же находился Департамент по социальным делам (современная Служба социального обеспечения). Мы поднялись по ступеням и зашли внутрь здания. Сначала мама поговорила с секретаршей, а несколько минут спустя к нам вышла женщина в твидовом костюме с буклетом в руке.

– Вот моя дочь, – сказала мама. – Забирайте ее. Мне она не нужна, так что делайте с ней что хотите.

Это она про меня? Я огляделась, но других детей поблизости не заметила.

– Мы не можем просто забрать у вас ребенка, – произнесла женщина обескураженным тоном. – Все гораздо сложнее.

Куда они хотят меня забрать? Мама ничего мне про это не говорила. Что эта женщина имеет в виду?

Мать резко повернулась и стала спускаться по лестнице, оставив меня.

– Она останется у вас, – сказала она, обернувшись. – Я привела ее к вам, теперь заботиться о ней – ваша прямая обязанность.

Вся красная от стыда и смущения, я никак не могла понять, что же все-таки происходит. Просто смотрела себе под ноги, пока мать ругалась с женщиной в твидовом костюме. Уже тогда жизнь казалась мне страшной, ведь я понимала, что мать меня ненавидит, но другой мамы у меня не было. Я стояла и думала: что, если эта женщина согласится забрать меня? Она будет обо мне заботиться? У меня в ушах звенело от всех событий, обрушившихся на меня, так что я не расслышала, что именно она говорила моей матери, но та, похоже, сдалась.

Она взбежала по лестнице, с остервенением схватила меня за руку и потащила за собой, я даже испугалась, что она мне руку оторвет.