Я смотрю на тебя

– Элена, не жди от меня звонков и вообще всей этой жениховской рутины. Я хочу быть свободным, поэтому не ищу отношений.

Вот, значит, как все обстоит, намного проще, чем я себе представляла. Ведь он мог придумать любое оправдание, но вместо этого предпочел сказать мне прямо, как есть: он не проявился просто потому, что не хотел. И я должна согласиться с этим или уйти.

– Я в ресторане, – продолжает он. – Вернулся час назад, и ты первая, кому я звоню.

– И что ты хочешь мне сказать? – сухо спрашиваю, моя гордость уязвлена.

– Приходи сюда, я жду тебя в полночь, после закрытия.

– Зачем? – перекладываю телефон в другую руку, вытирая потную ладонь о штанину. Начинаю волноваться.

– Затем, что я хочу тебя видеть, – мне кажется, что его забавляет моя неприветливость, – жду тебя в вечернем платье и очень голодную. Поужинаем вместе.

Он уже заранее уверен, что я соглашусь. Как обычно, мне бы хотелось ответить ему «нет». Просто чтобы показать, кто здесь командует, и отомстить за то, что он меня бросил таким образом. Но обманывать себя бесполезно: я тоже очень хочу увидеть его.

– Хорошо. Увидимся позже, – говорю я. (Черт с ней, с этой гордостью!)

– До встречи!

Звонок прерывается. Я так сильно сжимаю телефон, что пальцам больно. Я рада, что он вернулся, только этого и ждала, но чувствую себя все более неуверенной во власти его темных планов. Интересно, что там у него было за срочное дело на Сицилии, что он так сорвался? Внезапно мне хочется плакать. Я ничего не знаю о Леонардо: о его прошлом и о том, чем он занят, когда не со мной. И хотя мне знаком каждый сантиметр его тела, его внутренний мир остается для меня загадкой.

Мне нужно некоторое время, чтобы прийти в себя, перед тем как вернуться обратно к маме. Захожу в ванную, чтобы проверить, в каком состоянии мое лицо. Огонь внутри меня поднялся в голову, мокрая волна пробралась между ног. Одна только мысль о нем вызывает у меня телесную реакцию, я хочу его до сумасшествия.

Когда я возвращаюсь в большую комнату, мама, нагнувшись над мраморной столешницей кухни, переворачивает вилкой ньокки: ее мастерство каждый раз оставляет меня без слов.

– Кто звонил? – спрашивает, продолжая отрезать кусочки теста.

Задумываюсь на минутку и уже готова врать.

– Это Гайя.

– Как у нее дела? Давно ее не видела…

Готовлюсь к очередному допросу. Память возвращается к годам лицея, когда я приходила домой уставшая после долгого учебного дня, а она начинала расспрашивать меня об оценках, которые получили мои школьные друзья, или о том, что обсуждалось на лекции по итальянскому. А если у меня не было настроения, мама сама заполняла минуты молчания, рассказывая мне о недугах своих подруг, какой ей попался противный служащий на почте или о том, как ей встретилась в лавке зеленщика моя учительница начальных классов. Мама с тех пор совсем не изменилась.

– У Гайи все хорошо, она всегда очень занята, – я подхожу к вешалке и беру куртку. – Мама, извини, но я не могу остаться на ужин.

– Это еще почему? Ты что, вот так и убежишь? – она неодобрительно хмурится и укоризненно смотрит на меня. – Я даже фруктовый салат приготовила, тебе обязательно нужно поесть фруктов! – Потом оглядывает меня с подозрением. – Элена, ты такая бледная. У тебя все хорошо?

Бледная? Мне только что казалось, что я горю. Черт! А вдруг она что-то поняла? Учась в лицее, я никогда не рассказывала ей, кто из парней мне нравится, иначе она бы замучила меня вопросами. И сейчас не скажу ни слова, мой рот на эту тему под замко́м. Мне почти тридцать лет, и я хочу, чтобы мои родители уважали меня и мой образ в их глазах оставался бы всегда чистым. Моя мама, женщина, которая нашла суть жизни в рецепте штруделя и вышитых салфетках, никогда бы не смогла понять отношений между мной и Леонардо. На самом деле я тоже их пока не понимаю.

– Да все хорошо, мам, наверное, это все из-за больной шеи.

Моя мама, женщина, которая нашла суть жизни в рецепте штруделя и вышитых салфетках, никогда бы не смогла понять отношений между мной и Леонардо.

Мама расправляет юбку и смотрит вниз. Она расстроилась. Сначала подаю ей надежду, а потом говорю, что не могу остаться на ужин. Быть единственным ребенком – это ответственно. У меня нет братьев и сестер, которые могли бы прийти на замену, когда я ухожу.

– Да ладно. Не обижайся, – приближаюсь и целую ее в щеку. – Гайя настаивала, ты же знаешь, какая она. Ей нужно рассказать мне что-то важное.

– Ну и что там может быть такого важного?

Ну вот опять… Может, почувствовала, что дело не только в Гайе, и хочет проверить, не сдамся ли я.

– Не знаю, мама, но мне показалось, что это срочно… Все, убегаю.

– Ладно, будь молодцом, – в конце концов она смиряется, но, прежде чем отпустить, дает мне коробочку с ньокки из тыквы. – Положи в холодильник, их хватит до завтра. И ешь!

* * *