«Я собираю мгновения». Актёр Геннадий Бортников

Завадский грезил «Гамлетом», это был его «пунктик», заветная мечта. Всерьез говорить о постановке «Гамлета» он начал с 1970 года. В театре появился даже приказ о начале работы над спектаклем. Режиссура – Ю. Завадского, художник – А. Васильев, композитор – Ю. Буцко. Артисты: Клавдий – Л. Марков, Гертруда – Т. Бестаева, Офелия – М. Терехова, Гамлет – Г. Бортников.

Завадский мечтал отойти от стереотипов. Ему хотелось привлечь для постановки новые эстетические и технические средства, даже голографию. Гамлет должен был превратиться в некий символ, чистую мысль, парить, возвышаясь над всем, быть вне действия. У него появились крамольные мысли – перекроить пьесу, начать ее не с появления Призрака, а с приезда актеров.

Завадский внимательно выслушивал мои предварительные размышления, принимал или отвергал бродившие в моей голове идеи. Меня очень увлек и его проект использовать в постановке голографию. Мое восторженное приятие этой идеи повергло Завадского в неописуемый, почти детский восторг, и на горизонте замаячили призрачные, но довольно радужные перспективы. Конечно, когда реальный Гамлет вдруг обращается из плоти в воздух, когда мысль Гамлета поднимает его над бренной землей, и он начинает парить – такие «воздушные» мизансцены будоражили мою и без того буйную фантазию.

Завадский требовал, чтобы я встречался с художником и композитором – смотрел и слушал, а потом делился с ним своими впечатлениями. Это было интересно и чрезвычайно трудно. И художник, и композитор еще только делали предварительные наброски. Но в такой работе, в едином процессе линии каждого творца неожиданно начинают сходиться в общих точках. Позднее эскизы оформления, представленные художником Александром Васильевым, Юрий Александрович раскритиковал и отверг. Между ними возникло резкое непонимание. Потом Завадский смягчился, но, видно, Васильева глубоко задели эти резкие споры, которые и привели к его уходу из нашего театра.

Этот конфликт подогревался растерянностью актеров, которые, будучи назначенными на роли, не вызывались на репетиции. Причин было множество: занятость того или другого в параллельных работах, нездоровье Завадского, недоверие к режиссерам-стажерам. В этой ситуации решение взять на себя роль еще и помощника режиссера представлялось мне абсурдным. Со стороны это смахивало бы на потуги молодого артиста, который дорвался до Гамлета, да еще лезет и в режиссуру. Но что же происходило? Изредка Завадский вызывал к себе на беседу то одного, то другого актера. Как-то меня в очередной раз повеселила Раневская. Встретив меня в театре и узнав, что я направляюсь на репетицию «Гамлета» к Завадскому, она заявила, что в наши дни репетировать Шекспира – это величайшее счастье! И что она была бы счастлива, если бы я передал Завадскому ее давнюю мечту о Шекспире. Потом, сделав грустное лицо, добавила: «И пусть не пугается, я не претендую на Офелию, я согласна на роль первого могильщика».

Воз то двигался, то увязал надолго. Завадский стал часто прихварывать. Москва уже знала, что в «Моссовете» начали репетировать «Гамлета», и эти сбои были для меня очень болезненны. При тогдашней репертуарной политике сам разговор о шекспировском спектакле уже вызывал необыкновенный интерес, множество «зачем» и «почему». А Гамлет – Бортников (!?) и подавно. Актер, имя которого у всех на слуху, «загадочный мальчик», окруженный толпой поклонников. Актер, который привнес на сцену «уличную» органику и заключил ее в форму своеобразной и ни на что не похожей пластики. «Актер ожившей графики», как писали французы. Актер с инфантильной, манерной пластикой, заявляли оппоненты. Классический Гамлет и юноша с современными повадками, идол околотеатральной толпы? Это невозможно! Но то, что «невозможно», порой, и есть двигатель театра, единственная возможность его взлета.

Пожалуй, Завадский должен был бы доверить первый этап работы кому-то из своих учеников, чтобы, получив подпитку в предварительном поиске, реализовать многое, что, зарождаясь, бродило в его, увы, слабнущем организме. Но были ли такие ученики, которые могли мыслить в ритме Мастера? Существовала ли у него самого уверенность, что в нужный момент он сможет принять эстафету у «молодого бегуна» и дойти до финиша, успев на этом отрезке пути реализовать все свои замыслы, потаенные мысли и желания? Сил одного Бортникова было недостаточно, чтобы привести в движение адскую театральную машину, которая должна была бы стать Эльсинором со всеми его обитателями.

Слухи ползли и разрастались, стали поговаривать, что Бортников сам возглавил работу над спектаклем. В журнале «Искусство кино», № 4 за 1998 год была опубликована запись разговора тех лет между главным редактором этого журнала Е. Сурковым и кинорежиссером А. Тарковским.

«Тарковский: