Я спасу тебя от бури

Я обогнул забор и прошагал около мили по другой тропе. Дойдя до края воды, я сложил ладони ковшиком и напился. Обойдя вокруг ручья, я отодвинул кучу хвороста, которую сложил раньше, опустился на живот и пополз через гранит, отталкиваясь локтями. Скальный выход был аномалией размером с двухколесный прицеп, граничившей с кромкой воды. Тоннель появился после того, как скала раскололась миллионы лет назад и создала пространство размером со взрослого человека, которое заканчивалось в тени каменной полки, нависавшей над водой. Этот тоннель был моей выигрышной позицией, а каменная полка – моим наблюдательным пунктом. Тоннель закончился, и я вытолкнул себя на гладкий каменный карниз. Внизу на расстоянии вытянутой руки пузырилась голубая вода ручья, прозрачная, как стекло, которая через шестьдесят футов собиралась в естественной каменной запруде, откуда ручей вытекал на юго-восток.

Я лежал, наблюдая через шестидюймовую расщелину.

Энди появилась через два часа. Совершенно беззвучно. Я улыбнулся, потому что сам учил ее этому. Ее волосы падали на плечи, на шее висело полотенце. Босая, она подошла к краю воды и ступила на каменную полку. Стоя спиной ко мне, она разделась, сложив одежду кучкой у ног, потом провела указательными пальцами по бедрам и избавилась от трусиков спортивного типа, – чистая функциональность, никакого стиля. Нагая на фоне ночного неба, она подняла руки над головой и сделала глубокий вдох.

Мешковатые брюки не солгали: она похудела. Ее тело уменьшилось в размере.

Она не стала пробовать воду. Она никогда и ничего не пробовала заранее – ни в плавании, ни в лошадиных скачках, ни в своей жизни. Одним текучим движением она напружинила икры, оттолкнулась и нырнула в воду, где начала плавать, перекатываться и скользить на протяжении большей части часа. Когда она устала, то выбралась на скальный выступ и уселась там, постепенно обсыхая. Ее волосы распластались по спине вместе с тонкими струйками воды. Согревшись, она подтянула колени к груди и положила голову на руки. На ее плечах и спине выступили мурашки. Я ощущал ее тело. Нас разделяло несколько дюймов… и миллион миль.

Она отлучила Броди от груди. Я мог давать ему бутылочку. Однажды утром я застал ее перед зеркалом с руками, сложенными под грудью. Она приподнимала грудь, и на ее лице отражалось беспокойство.

– Как думаешь? – спросила она.

Если бы грудь мой жены начала обвисать, то я не был идиотом, который сообщит ей об этом. Я покачал головой, и она нахмурилась.

– Ты врешь, – заявила она.

Красота моей жены не отражалась на ее дерзости, а дополняла ее. Убеждала ее в собственной правоте.

Ее грудь вздымалась и опадала. Я слегка покачал головой, по-прежнему не соглашаясь с ней. Свет отражался от ее шеи.

Ночами я не мог заснуть. Я поднимал шторы, омывал ее лунным светом и смотрел, как пульсирует жилка на ее шее, пока глаза метались за сомкнутыми веками, как стеклоочистители на ветровом стекле. Она была сложной и многослойной. Сон не замедлял работу ее разума. Иногда она просыпалась более уставшей, чем засыпала. Иногда она потела так, что сдирала с себя ночную рубашку, бросала на пол и лежала голой, блестя от пота, пока потолочный вентилятор не осушал ее кожу.

Ветерок обвевал ее. Бледная кожа снова покрылась мурашками. Вода высохла везде, кроме впадинки ее пупка.

Боязнь щекотки была бы преуменьшением. Но она также ненавидела проигрывать. Это взрывоопасное сочетание. Я бы заложил ее обед против того, что она не сможет сохранить невозмутимое выражение лица, когда я вожу пальцем вокруг ее пупка. Я начинал потихоньку, проводя по часовой стрелке от часу до двух. Она начинала извиваться, как червяк в горячем пепле, но это была честная игра, поэтому я не спешил. К трем часам она начинала терять самообладание. К девяти часам она начинала визжать и лягаться. К половине одиннадцатого она колотила меня по плечам и хохотала.

…Ее пульс замедлился. Кольцо блестело. Возможно, она задремала.

Ближе к полуночи она оделась, вытерла волосы полотенцем и исчезла за деревьями, забрав с собой мое смутное томление. Ее запах испарился за считаные минуты. Когда вдали прозвучал полуночный колокол, объявлявший об отключении внешнего освещения, я включил налобный фонарь и сел прямо, насколько позволяла скала. Я как следует размял затекшее бедро, подтянул колено к груди и резко выпрямил ногу. Кровь сразу побежала быстрее и вытеснила ноющую боль. После целого дня в образе Франкенштейна завтра я буду двигаться как заводная кукла. Я достал из рюкзака судебные документы и разложил их на коленях.

Слова «Стил против Стила» и «непреодолимые разногласия» сразу же бросились в глаза, как и ее неразборчивая подпись на последней странице. Она подписала документы около года назад, когда я разложил их перед ней после того, как она вышла из здания суда и направилась к машине, на которой приехала. Ее наручники лязгнули, ударившись о зажим планшета, когда она резко дернула рукой. Сейчас я привалился к валуну и занес ручку над пустой линией для моей подписи.

Образы вернулись.