Я – сталкер. Синдром героя

Пятью годами ранее. Казань

– Загулял парнишка, – донеслось из дежурки.

Азат Хусаинов виновато потупился, снова заглянул в полукруглое окошко:

– Да не мог он…

Полицейский, вальяжно развалившийся на кресле в душной комнатёнке, страдальчески закатил глаза.

– Сколько ему? – не дожидаясь ответа, продолжил: – Семнадцать. Я в его возрасте трахался и бухал. Бухал и снова трахался. Молодость.

Азат скрипнул зубами:

– Послушай… те… Вы обязаны принять заявление. Пропустите меня к участковому. Вы обязаны…

Дежурный нехотя поднялся с жалобно скрипящего кресла, вышел в коридор, облокотясь о вертушку турникета, зафиксированную в закрытом положении.

– Слушай, дед… – он с прищуром глянул на Хусаинова – молодой, холёный, с намечающимся вторым подбородком и оттого похожий на оплывшего по весне снеговика. – У нас и без тебя работы море. Ты, дед, топай отсюдова. Вернётся твой сынок. Проспится и вернётся.

Никогда ещё Азата не называли дедом. В свои сорок пять смуглый, низкорослый татарин мог сойти за пятидесятилетнего, но дед – это уж слишком. И какого чёрта этот жиреющий сопляк тыкает ему? Почему решил, что его сын, не вернувшийся вчера домой, напился? Потому, что сам «дед» обряжен в рабочую фуфайку? Так ведь со смены.

– Мой сын, – отчеканил Хусаинов, делая шаг к турникету, – не пьёт вообще.

Полицейский вновь скривился. Он не хотел пропускать человека в замызганной, рабочей одежде. Участковый – Паша Устинов – с утра сказал ясно и недвусмысленно: «И никаких заявлений не принимаем. Без них висяков – до задницы».

– Слушай, дед…

Хусаинов жестом остановил толстяка.

– Я пойду и напишу заявление, – проговорил он тоном, не терпящим возражений.

Дежурный сглотнул. Он хотел было сказать что-то вроде «нет, не пройдёшь», но, натолкнувшись на тяжелый взгляд Азата, отступил.

– Щас открою, дед.

Через полминуты турникет пискнул, вместо красного огонька на панели зажегся зелёный, и Хусаинов беспрепятственно прошел в здание.

– Участковый сидит… – начал было дежурный, но человек в фуфайке уже шел по коридору.

Он знал без подсказок, где сидит участковый. Третья дверь справа. В конце коридора камера, транслирующая изображение на монитор в дежурке. Но толстяк настолько ленив, что вряд ли следит за камерами.

Тем лучше для Азата. Хусаинов запустил правую руку в карман, просунул пальцы дальше, в прореху. За подкладкой коснулся тяжелого кастета, сделанного несколькими днями ранее у себя в кочегарке. Зафиксировав кастет на руке, левой открыл дверь – рывком, без стука, тут же шагнул к сидящему за столом участковому.

– Стучаться тебя не учи…

Кулак с поблёскивающим кастетом прилетел точно в живот вскочившему из-за стола человеку, тот повалился обратно в кресло, ткнулся лицом в разложенные на столе бумаги, захрипел.

Азат не торопился. Он спокойно закрыл дверь, прошел к столу, взял с него связку ключей и запер кабинет изнутри.

Закончив приготовления, сел напротив участкового, дышащего часто, с хрипами и свистом, словно выброшенная на мелководье рыба.

– Продышись, Паша, – зло осклабился Хусаинов, – носом попробуй. Сейчас отпустит.

Участковый, выпучив глаза, принялся оттягивать ворот форменной рубахи, ослабил узел галстука.

– И не вздумай орать, – предупредил Азат, поигрывая кастетом.

Хозяин кабинета и не собирался звать на помощь. Он лишь теперь, спустя пару минут после удара, красный как рак, впервые вздохнул полной грудью и со страхом посмотрел на Азата.

– Ты знаешь, зачем я пришел, – спокойно пояснил Хусаинов.

Он не спрашивал – констатировал факт. Устинов отрицательно мотнул головой.

– Знаешь… Я разговаривал с матерью Коли Горюнова. Она сказала, что последним, с кем ребята общались, был ты. Так?

Рука с кастетом коснулась стола, громко клацнув о лакированную поверхность.

– Они просили помочь… – Участковый выпрямился в кресле. – Ох, блин… Азат, зачем так бить-то?

– Куда они пошли от тебя?

Участковый потупился.

– Куда, Устинов?

– Они оружие просили, – наконец выдал участковый, – хотели купить пистолет.

– А ты?

– А что я? Пообещал закрыть их на пятнадцать суток, если ещё раз о таком заикнутся.

Азат немного помолчал, опустив голову, потом вскинулся, волосы упали на лоб немытыми, липкими прядями:

– Рамиль дома не ночевал. Значит, они уже могут быть в пути.

Глаза Устинова забегали, он облизнул пересохшие губы, метнул короткий взгляд на край стола. Там, под столешницей, чернела тревожная кнопка. Нужно лишь коснуться спасительного пластика…

– Сука, только нажми, – пресёк его план голос татарина. – Мне нужно знать, на какой машине они могли поехать, кто, кроме Рамиля и Горюнова, с ними.

– Да не знаю я! – не то простонал, не то проныл участковый, – они спрашивали, что нужно с собой брать, какие вещи, еду. Ну, про аптечку…

– И ты, мразь такая, им об этом рассказал? Взрослый ведь мужик, а ведёшь себя, как идиот.

– Да откуда я знал, что они решатся! – едва не закричал участковый, незаметно, как ему казалось, переместившись к тревожной кнопке.