Я так хочу

Запах жареных яиц защекотал ноздри. И простонав, Эшли открыла глаза.

– Уже проснулась? Подожди пять минут, накрою стол на веранде.

Лина вытерла передником пальцы и повернулась к плите. Эшли посмотрела в тонкую спину и, нехотя поплелась на улицу.

Под деревянной перголой, увитой бледно-голубой плетистой гортензией, свет яркими пятнами падал в тарелки и стаканы, аккуратно расставленные по лавандовой скатерти. Глаза слепило. Эшли поморщилась. Есть не хотелось. Она не завтракала раньше трех, но послушно взяла протянутую Линой чашку:

– Спасибо, кофе пахнет чудесно.

Она бросила салфетку на колени и воткнула вилку в омлет. Взгляд из-под ресниц рассматривал соседку. Лина пила свежевыжатый апельсиновый сок, глядя поверх стакана на море. Прошлая ночь оставила залом между бровями и темные круги под глазами. Рассеянным движением девушка заложила прядь волос за ухо и улыбнулась.

С громким стуком Эшли отложила приборы, в упор посмотрев на хозяйку:

– Когда ты готова выехать?

Лина выдержала взгляд и покачала головой:

– Я не еду, Эшли.

– Что... – она отбросила плечи на жесткую спинку кресла.

Два дня назад самым трудным делом было, найти жену Криса. Потом Эшли думала, стоит только первой добраться до Лины, как она сама броситься защищать мужа. Отказ лишил голоса.

– Я тронута твоей откровенностью, Эшли, – Лина сложила руки на краю скатерти. – Мне искренне жаль участников истории. Не зная подробностей, я их чувствовала. Теперь я понимаю, отчего на Кристофера было трудно смотреть, откуда в чертах эта двойственность. Художнику невыносимо работать с таким лицом. Он был...

– Что значит, «был»? – к Эшли вернулся голос.

– Для меня Кристофер остался во Вьетнаме. И тебе пора отпустить его. Всем пора.

Лина отвернулась, ветер играл выгоревшими волосами, забрасывал в глаза, она не шевелила рукой, даже не старалась придержать разлохмаченную шевелюру. Строгое и серьезное изваяние вполоборота к морю.

Эшли пыталась протолкнуть ком в горле, испытывая одновременно жалость и негодование. Заставить девчонку никто не сможет, это Эшли давно выяснила. Разве только один человек. Но Кит, неподвижно лежит в Ницце. Она провалила эти пробы...

– Возможно. Но Кит не помашет нам ручкой. Она, блин, не двигается, уж извини! Готова сделать за него adieu?

– Все мы платим.

– Это верно, – кивнула Эшли и перегнулась через стол, потянувшись гневными глазами к девичьему лицу: – Тогда я прошу, как однажды попросила ты. Достаточно справедливо? – она посмотрела на неподвижно склоненный профиль, замерла, и сжала кулаки:

– Вызови катер, мне нужно ехать! – сдавленно прохрипела, вынула из кармана и швырнула на стол полоску ржавого металла: – Держи свое барахло, срезали в реанимации. Из-за этой херни, Кит лишился пальца.

Часть 3 Глава 4

Влажные простыни с тошнотворным запахом фенола. Плотной саркофаг обжигает кожу, не дает шевелится и дышать. С потолка и со стен шрамами смотрят трещины, страшно закрывать глаза. Боль крутит желудок узлом и тянет каждую мышцу. Не опускать ресницы и дышать трудно. Новый глоток воздуха раздирает грудь. Но организм цепляется за жизнь. Бессильные слёзы не просыхая, текут по лицу.

Сколько тянется этот ад, Лина не знала. Руки отыскали сведенные судорогой ноги, подтянули к лицу, подбородок бился в колени.

В зеленом тумане иногда появлялись очертания фигур, врачи ставили капельницы, кололи уколы, измеряли давление и температуру. Лину рвало, она пыталась подняться. Острые спазмы выворачивало наружу. Медперсонал менял белье, и на время охватывала прохлада и забытье. А потом снова туман и расплывчатые лица. Но одно повторялось чаще. Лина его запомнила.

Когда санитарка меняла судно, она прохрипела:

– Пожалуйста... телефон...

Морщинистый потолок бледный и дряблый по утрам налился тяжелой чернотой, когда девушка с треугольным подбородком и следами оспинок вложила в ладонь мобильный. Пальцы не гнулись, глаза разъедал солёный пот. Медсестра помогла справиться с тугими скользкими кнопками.

Собрав силы, Лина выдохнула в телефон:

– Помоги мне... Больше не к кому обратиться…

Её призыв услышали. Эшли отыскала богом забытое больничное учреждение на краю Дак Нонга. Она оставила за дверью обиды и разногласия, по-матерински крепко обняла и забрала Лину с собой.

Шесть месяцев анонимный центр на выезде их Лондона был тюрьмой, прежде чем стал домом.

Лина мерзла и днем и ночью, напрасно растирала ледяными пальцами гусиную кожу. Ничего не согревало, ни чай, ни плед, ни электрическое одеяло и горячая грелка в ногах. Внутри все органы покрылись коркой льда и вяло справлялись со своими функциями. Когда озноб сменила горячка и температура скаканула в конец ртутного градусника, Лина заживо горела, зудели десна, ныли челюсти. Она зажимала зубами угол подушки и выла. Панический, неконтролируемый страх умереть теперь, когда отчаянно пыталась шагнуть в жизнь, сменялся кишечными спазмами. Желудок отторгал еду. Но Лина заставляла себя слушать персонал и есть.