Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Михаил Фокин, балетмейстер (слова «хореограф» тогда еще не существовало) с безудержной игрой воображения, позднее признается, что невыносимо скучал с Анной де Ноай, этой «без умолку стрекочущей» поэтессой с почтенным именем, создавшей первую в литературе премию для женщин «Фемина».

В тот же самый год, и в последний раз, Дягилев приказал чередовать оперы с балетами, и Фокину приходилось бороться, кричать, топать ногами, добиваясь, чтобы певцам и танцорам выделяли одинаковое время для репетиций, то и дело прерываемых стуком молотков и криками плотников. Действительно, монтировка декораций «Армиды» – с множеством перемен картин, с непомерно большим ложем, для которого пришлось даже воздвигать люк, с живыми баранами, которых частенько забывали в подвале в клетке, и с пресловутыми фонтанами, заливавшими колосники, – сильно задерживала дело.

Опустошенный, исхудавший, он, совершавший революцию в балетном искусстве, хотел лишь одного – снова вернуться в отель в Нормандии, на улицу д,Эшель, где мы квартировали. Даже наконец женившись и став отцом прелестного мальчика, Фокин ходил с кислой миной и проявлял вспыльчивость, особенно по отношению ко мне. Впрочем, за пределами репетиций мы с ним избегали любого контакта. Годы совместного обучения в Императорском балетном училище в Санкт-Петербурге, общий интерес к музыке и литературе, разделяемые нами обоими идеи о необходимости развивать хореографическое искусство породили между нами дружбу, которая в 1904 году оказалась навсегда подорвана моими последовательными отказами в ответ на его предложения выйти за него замуж.

– Зачем было отвергать Фокина? – не переставал твердить мне Дягилев. – Как это вы не смогли понять друг друга с Михаилом? Два таланта такой закалки, да вы же опора всей моей антрепризы, – вот это была бы удача так удача!

С годами мне случается представлять себе, как бы сложилась моя жизнь, уступи я настойчивости ухаживавших за мной мужчин, свяжи я свою судьбу с их судьбой. Я еще расскажу о каждом из них…

Мои мысли сейчас раскрепощеннее, чем прежде. Может быть, на меня повлиял дух времени? С первых манифестаций в США против войны во Вьетнаме, а особенно после майских событий 1968-го, которые сотрясли Францию, мятежный ветер носится в молодежной среде. И не только среди молодежи! Этот ветер, как настоящий сирокко, сметает барьеры у всех возрастов и классов, сокрушает все на своем пути: привычки, ограничения, убеждения. Люди требуют все больше свободы, в том числе и сексуальной. Физическая любовь, «вожделение» стали предметов ежедневных выпусков новостей.

Если бы кто-нибудь мне сказал в 1909 году, что я и сама буду употреблять подобные выражения!

* * *

В тот вечер Адольф Больм, окрыленный успехом в «Половецких плясках», этом «гимне мужественности русского человека», сообщает о своем плане заснять наши спектакли на кинопленку. Все подготовлено. Определены площадки, техработники, меценаты. Не учли только недоверия Дягилева по отношению к кинематографу. Едва узнав об этом, Шиншилла, к горькому разочарованию Больма, вышвырнет из театра кинокамеры.

Воспользовавшись турне 1917 года, этот чудесный танцовщик, один из лучших в труппе, дезертировал, оставшись в Америке. И сколько еще за ним последовало… Каков парадокс – человек такого масштаба, как Дягилев, безумно увлекавшийся любым новшеством и обладавший истинным чутьем провидца, так невзлюбил «седьмое искусство»! И какая жалость для последующих поколений – ведь они, всерьез интересуясь «Русскими балетами», располагают только коротенькими фрагментами, заснятыми на пленку тайком.

* * *

«Русские балеты» и Голливуд: мне надо будет вернуться к этому. А пока я продолжу внимательно перечитывать статью из «Светского сплетника», думая, о скольких же памятных фигурах тем нет и речи!

Нелидов, российский посол в Париже, – в следующем году ему будет суждено умереть. Делькассе? В 1913-м я снова увижусь с ним в Санкт-Петербурге, где он на краткий срок окажется в должности посла Франции в момент объявления войны.